Теперь читателю понятно мое отношение к герою книги. Любая биографическая книга — это прежде всего исследование личности, если об ученом — то его научной деятельности, как и каким образом он достиг выдающихся результатов. В своей первой книге о В. А. Русанове я рассказал прежде всего о его научных заслугах, стремясь объяснить, как он достиг столь высоких результатов на Новой Земле и Шпицбергене, и не только там. При этом читателю-ученому важно знать еще методику авторского исследования, способ проникновения в секрет успеха своего героя. Литературная или научная биография всегда основана на использовании документов — иначе не бывает. То, что мне посчастливилось добыть, не привело к каким-то кардинальным изменениям в оценке заслуг одного из самых выдающихся исследователей Арктики дореволюционного периода. Удалось другое — во-первых, углубить и конкретизировать наши представления о его научных заслугах по отдельным направлениям и, во-вторых, понять, как он достиг этого.

Это важно, потому что по способу получения природной информации наше время и начало XX века резко отличаются, поскольку сейчас основная масса природной информации добывается дистанционными методами — из космоса или с помощью аэрофотосъемки. Однако при этом «связь времен» очевидна, поскольку мы используем и материалы Русанова, полученные «в поле» в маршрутах, и современная аэрофотография. А в итоге — изменения природной среды. Таким образом, без маршрутов Русанова результативность новейших дистанционных методов, увы, была бы неполной.

Чтобы понять логику его научного поиска, следовало ознакомиться поближе с теми полярными местностями, где он трудился, и даже немного побывать в его шкуре — у специалистов подобная методика называется моделированием. Судя по отзывам, тогда мне это в известной мере удалось.

Возможно, самое интересное — когда и каким образом герой этой книги ощутил зов Арктики. Выбор профессии, определение призвания обычно происходят на основе скрытого внутреннего осознания собственных возможностей, чтобы проявить себя достойным образом в избранной сфере деятельности, нередко вызывая удивление современников, руководствовавшихся совсем иными жизненными критериями. Иногда это именуют озарением, нередко в собственное оправдание. У кого-то это происходит внешне само собой, порой вопреки мнению и советам окружающих, у других — уходят годы, а третьи спокойно плывут по течению всю жизнь… Трудно ожидать, что орловские обыватели конца XIX века оценили в достойной степени книгу Фритьофа Нансена, которая стала отправным пунктом для полярных устремлений юноши Русанова. Он также не сообщил своим потомкам и последователям, чем она привлекла его — научным предвидением Нансена или его способностью к преодолению препятствий на жизненном пути, причем не в ущерб другим. Именно тогда впервые зов высоких широт услышал не самый благополучный мальчишка из мещанской семьи на окраине губернского города во глубине России. Знать, умел слушать или обладал восприятием того положительного, что делает человека личностью.

Есть еще один важный показатель значимости человека такого масштаба — его личные, общественные и научные связи. В самом начале жизненного пути эти связи у Русанова отслеживала полиция, благодаря которой мы знаем многое о его друзьях-революционерах. Хотя иногда и говорят о его возможной встрече с Ульяновым (Лениным), но это скорее дань советскому времени. В Париже, разумеется — эмигрантские демократические круги, но больше научные, включая ученых с мировым именем среди преподавателей Сорбонны. В России в связях прослеживается определенный «путь наверх», начиная по крайней мере с военных событий 1905 года, когда Русанов обращался к военному министру, но затем общение с официальными российскими кругами прекратилось и возобновилось, видимо, лишь в 1909 году в связи с исследованиями на Новой Земле уже на губернаторском уровне, поднявшись к 1912 году вплоть до правительственного в связи с экспедицией на Шпицберген. Более того, формально можно даже говорить о связях (хотя и односторонних) героя настоящей книги с самим российским самодержцем, поскольку тот визировал документы, связанные с высылкой в Вологодскую губернию, и наградные листы после экспедиции 1910 года. В любом случае, с точки зрения связей Русанов — весьма показательная личность для характеристики своего времени и состояния российского общества той поры в целом. Есть и другие источники для характеристики таких связей — фотографии, газетные статьи, письма. Они использованы в настоящей книге, хотя и не отвечают на все возникающие вопросы.

Если мне удалось убедить читателя в правильности выбора героя, последуем же за ним на страницах этой книги из российской глубинки на рубеже XIX–XX веков через печорскую ссыльную глухомань в славный город Париж, а затем в белые просторы Арктики навстречу преждевременной гибели и бессмертию.

Без Орла на рубеже XIX и XX веков понять становление молодого Русанова невозможно. Старый купеческий город не помог ему в этом. Скорее наоборот — в стремлении избавиться от окружающей орловской действительности герой этой книги, однажды оказавшись в северной глуши, обнаружил в себе способности, которые сделали его полярным исследователем, — вот такая сложная диалектика. Да и сам город очень непростой: находится в местности, где на протяжении последних столетий происходили судьбоносные события российской истории — от известной «сцены под Кромами» из Смутного времени до переломов в Гражданской войне осенью 1919-го и жарким летом 1943 года с «лебединой песнью» вермахта на Восточном фронте во Второй мировой.

Попробуем увидеть этот город во времена юности Русанова вместе с русским классиком, причем очень наблюдательным, каким был Иван Бунин: «Выйдя в Орле, я велел везти себя в лучшую гостиницу… Были пыльно-сиреневые сумерки, везде вечерние огни, за рекой, в городском саду, духовая музыка… Известны те неопределенные, сладковолнующие чувства, что испытываешь вечером в незнакомом городе, в полном одиночестве. С этим чувством я и обедал в пустой зале той старой и почтенной губернской гостиницы, в которую привезли меня, и сидел потом на железном балкончике своего номера, над уличным фонарем, горевшим под деревом, сквозившая зелень которого казалась металлической. Внизу взад и вперед шли с говором, смехом и огоньками папирос гуляющие, напротив, в больших домах, были открыты окна, а за ними были видны освещенные комнаты, люди, сидящие за чайным столом или что-то делающие, чья-то чужая, манящая жизнь, на которую глядишь в такие часы с особенно обостренной наблюдательностью…

Утро было жаркое. Главная улица, белая, голая, была еще пуста… Я пошел сперва вниз по этой улице, перешел какой-то мост, вышел на другую, большую, торговую со всякими старыми складами и амбарами, скобяными, железными, москательными и колониальными лавками и вообще всем тем грузным обилием благосостояния, от которого тогда ломились русские города. В лад с этим обилием и густым утренним солнцем густо и важно-благостно звонили к обедне в тяжкой и высокой церкви возле Орлика. Под этот гудящий звон… я перешел еще один мост, поднялся на гору к присутственным местам, к домам николаевских и александровских времен, перед которыми вдоль длинной светлой площади вправо и влево тянулся бульвар, широкая аллея еще по-утреннему свежих, прозрачно-тенистых лип» (Бунин И. А. 1984, с. 475–476).