– Ну а ты чем займешься?

Она смотрит, как он методично берет ключи, бумажник, пиджак, телефон.

– Пожалуй, схожу полюбоваться искусством.

– Я отправлю тебе эсэмэску, как только мы закруглимся. И сразу встречусь с тобой. – Он посылает ей воздушный поцелуй. – А потом мы продолжим разговор насчет того, чтобы зависнуть в постели. – И уже на полпути он поворачивается и поднимает руку: – A bientot[5], миссис Халстон!

Лив продолжает улыбаться, пока он не исчезает из виду.

Портье предупредил ее, что в очереди в Лувр придется простоять несколько часов, поэтому она решает сходить в Музей Орсэ. Дэвид сказал, что архитектура музея впечатляет не меньше, чем картины внутри. Сейчас десять утра, но бесконечная очередь уже змеится перед входом. Солнце немилосердно палит, а Лив забыла надеть шляпу.

– Вот здорово, – бормочет она себе под нос, пристраиваясь в хвост очереди.

Интересно, удастся ли ей попасть внутрь до того, как Дэвид закончит дела? «Это не займет много времени. Посетители у них обычно не задерживаются».

Стоящий перед ней мужчина поворачивается и кивает в сторону начала очереди:

– У них бывает иногда бесплатный вход. И всегда толпа народу.

На нем мятый льняной пиджак; раскованные манеры состоятельного человека.

Когда он ей улыбается, у Лив невольно возникает вопрос: неужели у нее на лбу крупными буквами написано, что она англичанка?

– Сомневаюсь, что вся эта толпа вообще там поместится.

– Ой, конечно поместится! Там внутри гораздо больше места, чем кажется. – Она улыбается, и он протягивает ей руку: – Тим Фриланд.

– Лив Уорт… Халстон. Лив Халстон. – Она постоянно забывает, что у нее теперь другая фамилия.

– Ага. На этом плакате сказано, что здесь сейчас выставка Матисса. Наверное, потому-то и очередь. Вот. Давайте-ка я открою зонтик. Он хоть немного защитит вас от солнца.

Он приезжает сюда каждый год на теннисный турнир, говорит он, пока они рывками, в час по чайной ложке, продвигаются вместе с очередью к входу. В свободное от тенниса время посещает любимые места. Музей Орсэ ему нравится куда больше, чем Лувр, где из‑за туристов не видно картин. Он произносит это со сдержанной улыбкой, понимая всю иронию сказанного.

Высокий, загорелый, с темно-русыми волосами, которые он, похоже, с юношеских лет привык зачесывать назад. Судя по его рассказам о своей жизни, он явно не обременен финансовыми проблемами. Упоминание о детях и отсутствие обручального кольца свидетельствуют о том, что он давно разведен. Он предупредительный и обаятельный. Они беседуют о парижских ресторанах, о теннисе, о бесшабашности местных таксистов. Какое облегчение вести разговор, свободный от невысказанных претензий и подводных камней! К тому времени как они оказываются в голове очереди, к Лив, как ни странно, возвращается хорошее настроение.

– Благодаря вам время пролетело незаметно.

У них ушло двадцать пять минут на то, чтобы оказаться у заветного входа в музей.

Тим Фриланд складывает зонтик и протягивает ей руку:

– Было очень приятно познакомиться, Оливия Халстон. Я бы порекомендовал вам начать с импрессионистов на верхнем этаже. По крайней мере, у вас будет хороший обзор, пока туда не набегут туристы.

Он улыбается ей – в уголках глаз лучиками расходятся морщинки, – целеустремленно идет куда-то вперед и наконец исчезает в бездонных недрах музея. А Лив, которая отлично понимает, что, даже если у тебя медовый месяц, ты имеешь полное право получить удовольствие от беседы с галантным, привлекательным мужчиной, который, может, флиртует с тобой, а может, нет, бодро зашагала в сторону лифтов.

Она позволяет себе без лишней спешки медленно обойти все залы импрессионистов, внимательно изучая каждую картину. Ведь так или иначе ей надо убить время. Ей становится немного стыдно, что за два года после окончания университета она ни разу не удосужилась посетить картинную галерею. Она решает, чисто интуитивно, что ей нравится Моне и Берта Моризо, но не нравится Ренуар. Или, возможно, фото его работ слишком растиражированы на коробках шоколада и теперь трудно отделить одно от другого. Она садится, но затем снова встает. Жаль, что рядом нет Дэвида. Как странно стоять перед картинами и не иметь возможности с кем-нибудь их обсудить. Она ловит себя на том, что исподтишка наблюдает за посетителями, которые, должно быть, тоже пришли одни, пытаясь выявить у них наличие неких странностей. Ей хочется позвонить Жасмин, просто ради живого общения, но тогда она, Лив, точно распишется в полном провале своего медового месяца. Ведь кто станет звонить подругам во время медового месяца? На секунду в ее душе вновь поднимается обида на Дэвида, но она уговаривает себя не злиться.

Залы начинают активно заполняться посетителями. Мимо нее проходит группа школьников под предводительством неестественно оживленного смотрителя музея. Они останавливаются перед «Завтраком на траве», и он машет детям рукой, чтобы садились.

– Смотрите! – восклицает он по-французски. – Мане накладывает мокрую краску на мокрую краску. Надо сказать, импрессионисты были первыми, кто использовал подобную технику, чтобы вот так сдвигать цвета… – Он широко расставляет руки. Дети в восторге. Компания взрослых посетителей останавливается послушать. – Но на выставке эта картина вызвала настоящий скандал. Грандиозный! Почему на дамах нет даже нижнего белья, а мужчины полностью одеты? Ну-с, как думаете, молодой человек?

Лив нравится, что во Франции восьмилетние дети спокойно вовлекаются в дискуссию о наготе. Ей нравится то уважение, с которым обращается к ним смотритель музея. И ей в очередной раз хочется, чтобы Дэвид был рядом, ведь она точно знает, что ему это тоже понравилось бы.

Но буквально через несколько минут залы уже плотно заполнены людьми, и здесь теперь яблоку негде упасть. Она то и дело слышит английскую речь. Англичане, американцы. По какой-то непонятной причине ее это раздражает. Ее вообще начинают раздражать самые незначительные вещи. Тогда Лив поворачивает назад, проходит один, два зала, мимо серии пейзажей и наконец оказывается в залах с картинами менее известных мастеров, где посетителей практически нет. Она замедляет ход, пытаясь уделить этим второстепенным художникам такое же внимание, что и прославленным живописцам, хотя ничто здесь не вызывает у нее особого интереса. Она собирается попробовать поискать выход, но неожиданно оказывается перед небольшой картиной маслом и невольно замирает. Возле стола с остатками трапезы – рыжеволосая женщина в белом платье, а скорее, в чем-то вроде неглиже, трудно сказать. Она стоит, повернувшись боком, и половина ее лица хорошо видна. Взгляд женщины направлен на художника, но она не смотрит ему в глаза. Ее плечи слегка поникли то ли от плохого настроения, то ли от напряжения.

Надпись под картиной гласит: «Жена в плохом настроении».

Лив смотрит на полотно, словно вбирая в себя необычную прозрачность обращенного к зрителю глаза женщины, алые пятна на ее лице, поворот тела, свидетельствующий о едва сдерживаемой ярости и одновременно о покорности. И неожиданно Лив приходит в голову: «Боже мой! Ведь это же я».