В свое время так нахрапом старались исправить многочисленные неточности в церковном богослужении, привести все к единому образцу, что получила церковь, что получило общество? Раскол. Сколько жизней погубило это отравленное действо? Тысячи. Так зачем нам повторение Раскола?

— Так вот вы чего боитесь? — подумал вслух Аркадий.

— А разве вы не боитесь раскола в обществе? Гражданской с её тысячами и тысячами жертв, разве это не пример Раскола? Мало этого? Зачем нужен еще один раскол?

Внезапно монах снизил накал, почувствовал, что затронул политику, а вот этого ему делать не хотелось, поэтому продолжил очень тихо:

— Посему переход на общепринятый русский может быть только очень и очень постепенным, а перевод текстов — дело длительное, потому как тексты должны соответствовать канонам, они должна быть точными. Думаю, десяток, а то и полтора лет это займет, тем более, что трудиться будут только наилучшие умы церкви, только наилучшие, не мне, грешному, чета.

— Понятно, это первый фактор, — машины все не было, поэтому Аркадий никуда не спешил.

— Второй фактор — инерция или традиция. Называйте, как хотите. То, что вы называете старославянским языком, на самом деле точнее называть общеславянским. И болгары, и румыны, и поляки, как русские, белорусы и украинцы служат на одном и том же языке. Это фактор единой судьбы, единого мира, если хотите, живая преемственность поколений — мы служим Богу на языке Кирилла и Мефодия, вот что имеет значение! Хорошо, вы считаете, что традиции надо ломать, но церковный язык одинаково понятен священникам во всех православных конфессиях. И любой из нас может служить в любой из братских церквей и будет его служба понятна другим священнослужителям.

— Вот именно, священнослужителям, брат Серафим, священнослужителям, а не народу. Для поляков, белорусов и русских ваша служба будет одинакова непонятна, вот в чем разница наших взглядов, не так ли?

— Да, это главное… Но единство тела апостольской церкви как и единство ее духа фактор немаловажный. И именно он будет главным препятствием к распространению службы на современном языке. Чего добились обновленцы? Разве интересны они прихожанам? Сами знаете ответ…

— Хорошо, принимается за аргумент, а что за третий фактор?

— Это такой момент как душевный подвиг. Когда человек готов прийти к Богу, какое значение имеет, на каком языке ты обращаешься к Нему? Вот, католики служат на мертвом языке, латыни, и что? Разве это мешает католической церкви? Нисколько, наоборот, это заставляет человека совершать усилие над собой, совершать душевную работу, но именно эта работа, пусть она и не велика, стает душевным подвигом. От слова «подвижничество». Если человеку не надо в церковь, необходимость слушать непонятнее слова смутит его душу и отторгнет от лона церковного. Ну что же, он найдет путь в церковь тогда, когда ему это будет необходимо. Спасение человека в руце самого человека. И никто никого насильно в рай Божий тянуть не собирается. Наверное, это будет для меня главным фактором, почему стоит сохранить службу на церковнославянском языке.

Аркадий подумал, после чего произнес:

— Вот и получается с ваших слов, что церковь весьма инерционный механизм, чтобы что-то изменить нужны годы и годы. Не успеваете вы за велениями времени, теряете власть над душами людскими, ведь так?

— Даже десятилетия нам нужны, чтобы что-то изменить… — выдохнул Серафим, после чего неожиданно произнес, снизив тон речи почти до шепота, да и вопрос получился тихим и нервным, заданным исподтишка.

— Скажите, Аркадий, а тут тоже начнется? Я имею в виду гонения на церковь? Как и в CCCР…

Ну вот он, главный вопрос на злобу дня, а что ответить? Правду, надо говорить правду.

— Знаете, сейчас такая задача перед партийными органами не стоит. Конечно, если будут даны указания, то сами понимаете, кто не с нами…

— Да, почему-то так не получается, просто жить в стороне… Служить Господу нашему, сказано ведь в Писании «Богу Богово, кесарю — кесарево», не выходит… Ну что же, каждому свой крест нести до конца.

Монах о чем-то задумался, о чем-то настолько важном, что Аркадий не решился что-нибудь спросить, так они пару минут помолчали.

— Извините, товарищ политрук за сей несвоевременный вопрос, пожалуй, что мне пора… — засобирался Серафим, — знаете, родившемуся на берегах быстрого Днестра к тихому течению Прута не привыкнуть.

— А вы что, родились на Украине? — быстро среагировал Аркадий.

— Днестр был пограничной рекой, — подозрительно быстро и без эмоций ответил монашек.

Глава четыре. Накануне

21 июня 1941 года.

Аркадий вернулся в комендатуру, где дежурный сообщил, что машина задерживается на вещевом складе — какая-то заминка, но ему беспокоиться нечего. Просто есть еще время на отдых. Политрук вспомнил, что его прямое начальство тоже не против выдать ряд инструкций, но тут политруку Григорянцу повезло. Прямое начальство укатило в Кагул, штаб их погранотряда, для чего-то, что должно было дать новый импульс и направление в политработе. А чего тут думать, Аркадий понимал, что больше всего беспокоило и бойцов, и его. Статья в «Правде», точнее, прямое указание на то, что войны с Германией не будет. А еще чёткие приказы не поддаваться на провокации. Ладно бы с кем-то и прошло, а с ними? Уж тут-то, на границе, все было видно, как на ладони, только слепой не ощущал, к чему дело шло. Опять же, страха не было, было какое-то тягучее ощущение опасности, которое начиналось в области под желудком, и от которого начинало легонько подташнивать, как будто собралась в организме какая-то тяжесть, которую так запросто не сбросить, не унять, но что гнобит тебя, что за тяжесть тебе не понять. Он еще раз взвесил, нет, не липкий страх, боязнь смерти, которое нет-нет, да и возникнет ниоткуда, Это было ощущение надвигающейся беды, катастрофы, стихийного бедствия, по сравнению с которой прошедшая утром гроза — так, игры детишек в песочнице. Умом понимал — что войны быть не должно, это неправильное дело — война, но всё равно, это странное ощущение беды беды, опасности, катастрофы не оставляло его, неужели вера его не крепка? И Аркадий вспомнил монаха Серафима и устыдился, вот у кого вера крепка и непоколебима. И что, брать с него пример? А как же вся вера в коммунистическое будущее, что она не работает? Он стал еще больше думать, пока не понял, что вера в Сталина, в коммунистическое будущее, в победу большевизма никуда не делась, просто… надо разобраться в себе, разложить всё по полочкам, поговорить со старшими товарищами.

Вопросы… ощущения… предчувствия… Это было не только у Аркадия. С одной стороны, советская власть учила