ничему слепо не верить, во всем сомневаться, а как иначе можно было сдернуть религиозный дурман? А народ-то веками учили преклоняться перед картинками с неживыми святыми, верить в силу кусков трупов… получалось, что этим «сомневайся» открывали людям возможность выдавить из себя раба, перестать верить в несусветные глупости. Но тут возникала и обратная сторона. Коммунизм тоже требовал веры. Веры в светлое будущее. Пусть не такой фанатичной и преданной, как вера в Бога, но все-таки веры. Слишком уж непонятны были простому человеку все эти аргументы научного коммунизма. А статьи его теоретиков вообще были выше понимания простым человеком. А тут взращиваемая привычка сомневаться очень уж веру в светлое коммунистическое будущее подтачивало. Колхозы? Еще одна болевая точка, проблема, которая так и не была разрешена до конца. А что крестьянину до всего мира? Для него важнее всего то, что происходит на собственном подворье, и никак иначе.

Поэтому его работа и была — объяснять пограничникам, которые сами были выходцами из крестьян и рабочих, слова и дела партии, ее намерения и все события, происходившие в мире и в стране. События-то происходили, но именно правильное толкование позволяло увидеть все происходящее в нужном свете. Хорошее дело политрука — говорить, да только одними разговорами сыт не будешь. С такими мыслями наш комсорг и заявился в столовую. Последняя из них была вызвана одурманивающим запахом готовой пищи. Хорошо, что Аркадия знали, поэтому покормили политработника без лишней волокиты, погранцы народ мобильный, им… то в секрете сидеть не дышать сутками, то все бегом да бегом. Дородная кухарка Клава с лицом, изъеденным оспинами, приветливо улыбнулась, она симпатизировала молодому политруку, как симпатизировала почти всем молодым командирам, приветлива была и с бойцами, на порции не скупилась, готовило вкусно, что еще было нужно? Надо отдать должное капитану Липатову — тот ел вместе со всеми в столовой, никакого отдельного стола, да и отдельного питания бойцов и командиров не было что за буржуйство, в самом-то деле? Вот и получалось как-то само собой, что готовили тут вкусно и сытно. Как раз сразу после обеда подъехала машина, правда, примчался кто-то из штабных, обрадовался, что машина идет на заставу, приказал подождать, пока распечатают приказ и передадут на место назначения.

Аркадий сразу же заметил, что в комендатуре появилось какое-то шевеление, суета, непривычная и тревожная, но причину этого не понимал, пока не увидел особиста. Маруцкис тут же кивнул молодому политруку, они тут же отошли в кабинет.

— Я Серафима видел, приеду, напишу отчет, мы тут какую-то бумагу ждем, сейчас поедем… — как бы извиняясь за то, что не сможет немедленно написать отчет, произнес Аркадий.

— А… это…. Ничего, успеешь…

— Валдис Янович, что у нас происходит? Что-то комендатура тревожный улей напоминает.

— Да… я тебе говорил бдить? Вот, бди… зашевелилось, — нехотя добавил особист. — Сейчас получен приказ о приведении в боевую готовность, части прикрытия выдвигаются во второй эшелон, все по плану… Понимаешь?

— Неужели война? — почти прошептал Аркадий.

— Или война или масштабная провокация. Газеты читаешь? — голос особиста был сухим и строгим.

— Так точно, — официальным тоном произнес политрук.

— Запомни. И бойцам передай: особенно не высовываться, на выстрелы и провокации с той сторон не отвечать, ну, если на нашу землю кто сунется — действовать строго по Уставу. Понимаешь?

— Сделаю!

— Тогда свободен. Помни, у тебя может быть жарко…

Аркадий посмотрел на еще не старого прибалта, вот только ему показалось, что Маруцкис как-то сразу съёжился, постарел, как будто придавило его скалой ответственности и не отпускает, отдал честь и быстро вышел из кабинета. Через несколько минут уже расписывался в толстой книге за получение приказа, а еще через несколько минут выскочил из комендатуры наружу. Машина уже была готова отъехать, как в дверях комендатуры показался чем-то озабоченный Липатов. Впрочем, чем-то это было мягко сказано, молодой политработник понимал, что сейчас происходит в комендатуре, поэтому был рад из этой круговерти быстрее очутиться в расположении заставы, там все будет как-то проще, думал он.

— Политрук Григорянц?

Аркадий вытянулся, отдавая честь, быстрым шагом подошел к коменданту.

— Отбываешь на заставу? — капитан не столько спрашивал, сколько размышлял вслух.

— Так точно, приказ получен, товарищ капитан.

— Значит так, с твоей заставой связи нет, ты по дороге посмотри что и как, тут не только с твоей такая беда, к вам связисты только к утру доберутся. В общем, по дороге бди… и еще вот что, если что — не стесняйся, понял, приказ — на провокации не поддаваться, но провокаторов надо обезвреживать, это ясно?

— Так точно, товарищ капитан! — браво отозвался Аркадий.

— Ну и молодец, что понимаешь. — Александр Михайлович Липатов на несколько секунд перестал быть капитаном и стал просто отцом, который разговаривает с непутевым сыном. — Держись, сынок, кто знает, что будет завтра, главное, выполнить свой долг уже сегодня.

Капитан крепко стиснул плечи младшего товарища, тут же развернулся, бросил кому-то на ходу:

— Мухамметова ко мне, — после чего быстро исчез в открытых дверях гаража. Аркадию не было времени разбираться в командах и словах коменданта, он спешил оказаться на заставе, умом понимая, что война вот-вот начнется, что вот-вот все измениться, но времени осознавать, насколько все измениться просто не было. Была необходимость выполнять срочные приказы, а то, что они срочные, Аркадий не сомневался. Весь этот тарарам в комендатуре заставлял его верить в реальность происходящего, совершенно не похожее на обычные проверки или учения. Вот примерно такой же тарарам был, когда их отправляли на Финскую. И что теперь? Ещё одна война? Он-то и первую помнил по госпиталю. Потому был уверен, что легко отделался. Сравнительно легко, если вспомнить, что из его группы вернулся только один человек: он сам. Аркадий хорошо знал, что командира, начштаба и начальника политуправления 44-й дивизии расстреляли перед строем бойцов, которые смогли вырваться из окружения.[7] И в правильности этого расстрела политрук не сомневался ни на йоту. Это потом кто-то реабилитирует и комдива, и его начштаба, а за что? За то, что многие бойцы были в шинелях, а не зимних тулупах? В этом был виноват Сталин, или начштаба, который даже не попытался обеспечить бойцов всем необходимым? Или организовать разведку и фланговое охранение должен был тоже товарищ Сталин? Ах, их торопили! Что, командарм Чуйков револьвер у виска комбрига Виноградова держал, чтобы тот красноармейцев без разведки в бой бросал чуть не поротно, что технику сгубил, хотя мог раскатать финнов в тонкий блин по той дороге?[8] Сейчас модно на Сталина всех собак вешать, да, были у него