подпаском вот уже больше трех лет. За это время он вытянулся, возмужал, лицо прокалили солнце и ветры, на щеках и верхней губе пробивался темный пушок. Сам Алты считал себя уже совсем взрослым и досадовал, что его все еще держат в подпасках. Он мог бы быть и чабаном; чабаны зарабатывали втрое больше, чем подпаски. Но бай попался жадный, расчетливый, он спрашивал с Алты как со взрослого, а платил гроши. Алты уже подумывал, как бы удрать отсюда. В любом другом месте ему наверняка платили бы как чабану.

В этот полдень Алты остался при отаре один: чабан ушел к соседям. И в лад своим невеселым мыслям подпасок выводил на туйдуке грустную, заунывную мелодию.

Чьи-то шаги заставили его прервать песню и резко обернуться.

К навесу приближались два путника. Они вели в поводу верблюда. Один из них был неприметен, другой сразу обращал на себя внимание — он многим отличался от местных жителей: одежда и сапоги брезентовые, на голове соломенная шляпа. Она делала его похожим на гриб. Усы густые, но аккуратно подстриженные, нижняя губа короче верхней, из-за этого два передних зуба выступали наружу. Но лицо доброе, усмешливое.

Подойдя, он поздоровался с Алты по всем правилам приветственного церемониала, справился о его здоровье и лишь после этого спросил:

— Сынок, у тебя чала[9] не найдется?

Алты кивнул:

— Найдется.

— Будь добр, налей миску, а то совсем уморились.

Он говорил чуть глуховато. Алты посмотрел на него с любопытством.

— А вы кто такие? Куда путь держите?

Незнакомец сел на войлочную кошму, снял пропотевшую шляпу, отбросил ее в сторону, взмолился:

— Ты бы лучше с чалом поторопился, а не с расспросами! Меня зовут Мотды́! Подробности после.

Спутник Мотды, худощавый, с жидкой бородкой, сидел, скрестив ноги, прямо на песке и помалкивал. Алты решил, что это провожатый. Юношу распирало от любопытства, но гостей мучила жажда, и Алты, не мешкая, наполнил миску сюзьмой[10], развел ее водой из колодца; колодец был закрытый, глубокий, и вода в нем холодная, несмотря на жару. Мотды залпом выпил две миски подряд; на лбу, на щеках, даже на подбородке, заросшем черной щетиной, выступили крупные капли пота, а взгляд посветлел, оживился. Теперь Мотды был уже готов удовлетворить любопытство Алты:

— Я, сынок, батрачком. Знаешь, что это такое?

Глаза у Алты округлились:

— Батырачком? Это по-нашему — сильный, когда голодный.

Мотды громко рассмеялся:

— Нет, брат, я и на сытый, и на голодный желудок не слишком сильный!

Алты, подперев кулаками подбородок, раздумчиво смотрел на незнакомца:

— Батырачком. Что же это за слово такое?

— Батрачком, сынок! Понял? Это русское слово. А означает оно… Ну, это такой комитет. Заступник батраков.

У Алты голова шла кругом от незнакомых слов.

— Патраков?[11] Это которые из кукурузы? А чего за них заступаться?

Мотды от смеха затрясся всем телом:

— Ой, уморил! Ха-ха! Из кукурузы! Нет, сынок, батраки — это наемные работники у баев. Чабаны, подпаски, вот ты, например!

— Я — батрак?

— Ну, да. И батрачком защищает твои интересы.

— Чудно́! — недоверчиво протянул Алты.

— Что же тут чудного?

— От чего же меня защищать?

— Как — от чего? Вот, положим, бай платит подпаску гроши, бьет, измывается над ним. Или заставляет работать сверх положенных часов.

— А что такое часы?

— Как? Ты и этого не знаешь? — искренне изумился Мотды.

Алты мотнул головой:

— Нет. Не знаю.

— Ну, брат, — Мотды совсем растерялся, — как бы тебе объяснить… В сутках… А что такое сутки, знаешь? Ну, это день и ночь. Так вот, сутки делятся на двадцать четыре равных части. Каждая из них и называется «час». Понятно? Иными словами: в сутках двадцать четыре часа.

— И вы защищаете тех, кто работает больше двадцати четырех часов?

— Да нет же! — Мотды досадливо поморщился. — Экий непонятливый! Мы — за восьмичасовой рабочий день. Ясно?

— Погоди-ка. Значит, я должен работать не больше восьми часов в сутки?

— Ну да! — обрадованно воскликнул Мотды. — Молодец, сообразил!

— А кто же будет пасти отару остальное время?

Этот вопрос поставил Мотды в тупик. Словно ища поддержки, он стукнул по плечу своего спутника:

— Ведь чабаны и подпаски — те же рабочие, так? А сколько часов по закону положено трудиться рабочим? Восемь!

Жидкобородый только хлопал глазами: он и сам был таким же темным, как Алты. Недоуменно уставясь на Мотды, он спросил:

— А кто такие — рабочие?

— Беда мне с вами! — рассердился Мотды. — Что вы меня путаете? Рабочий — это рабочий.

Алты все больше убеждался, что и самому «батрачкому» многое невдомек. Он закатил глаза и часто-часто закивал:

— Ясно, товарищ батрачком. Все ясно.

Мотды, почуяв подвох, подозрительно посмотрел на подпаска:

— Что тебе ясно?

— Все-все. Ты так здорово объясняешь!

Глаза у Алты искрились лукавством, губы вот-вот дрогнут в улыбке. Мотды погрозил ему пальцем:

— Эй, малый, не слишком-то о себе воображай! Тоже мне нашелся артист! Я что хочу сказать? Чабаны и подпаски относятся к той же категории, что и рабочие.

— Гатыгор?[12]

— Вот тупая башка! Не гатыгор, а категория!

— Что ты мне голову морочишь? — рассердился, в свою очередь, и Алты. — Не понимаю я твоих гатыгорий-матыгорий.

— С тобой упаришься. Я же тебе битый час разъясняю: я призван защищать таких, как ты. От эксплуатации; От баев.

И он, не обращая внимания на бестолковые, по его мнению, вопросы Алты, принялся терпеливо рассказывать о задачах батрачкома, о правах батраков.

В стране уничтожена эксплуатация человека человеком. Больше нет ни угнетателей, ни угнетенных, ни господ, ни рабов. И нельзя допускать, чтобы бай по старинке относился к батракам, как к рабочей скотине. Чабаны и подпаски должны заключать с баями трудовые договора. А батрачком обязан следить, чтобы каждый пункт этих договоров соответствовал закону и неукоснительно выполнялся баями.

— Ясно?

Но чем больше он говорил, тем больше вытягивалось лицо у Алты. И тогда Мотды спросил:

— Послушай, парень… А ты грамоту знаешь?

— Не! — беспечно ответил Алты.

— И чего же не учишься?

Алты ухмыльнулся:

— Где ж это видано, чтобы бедняки учились?

— Нынче все должны учиться. На то и Советская власть. Или не слыхал, что у нас Советы?

— Почему не слыхал? Слыхал.

— Пора и тебе взяться за учебу.

Алты опять усмехнулся:

— Где же это я буду учиться? В степи, среди баранов?

— А разве у скотоводов нет ликбезов?

— Лукбезов?

— Ты моих слов не переворачивай! — снова взорвался Мотды. — Ликбезов. Школ по ликвидации безграмотности. Понял?

— Не.

Мотды тяжело вздохнул:

— Ты с меня семь