Поэтому, разворачиваясь в сторону вызвавшего его рыцаря, Марвин не ждал ни сюрпризов, ни подвоха, хотя всё же чувствовал лёгкое любопытство.

Оно оправдалось. Потому как впервые на его памяти противник выехал на ристалище без доспехов.

Марвин смотрел, как он приближается. С виду — ничего особенного, рыцарь как рыцарь, средних лет, стройный, осанистый — ловок, должно быть, отметил Марвин, во всяком случае, сложение располагает. Одет просто, в невнятные цвета… но, проклятье, почему он не в доспехах? «Неужто ещё более сумасшедший, чем я», — подумал Марвин и заулыбался от этой мысли.

Всадник подъехал к Марвину почти вплотную; копьё у него было довольно короткое, в человеческий рост, зато превосходный щит — без украшений, с невзрачным гербом, но удачной формы и явно отменного материала. Ветер трепал чёрные волосы всадника, забрасывая их ему в лицо, и Марвин никак не мог поймать его взгляд.

Всадник проехал мимо, легко стукнув в щит Марвина тупым концом копья. Удивительное дело — последние противники почти всегда вызывают на смертный бой. Но этот, похоже, без лишних амбиций. Он даже улыбнулся, прежде чем отвернуться, и эта улыбка — мягкая, приветливая, обаятельная, без тени насмешки — внезапно взбесила Марвина сильнее, чем могли бы взбесить традиционные оскорбления и клятвы проткнуть, как цыплёнка.

— Сэйр Лукас из Джейдри бросил вызов сэйру Марвину из Фостейна! — провозгласил герольд.

Пока всадник ехал к противоположному концу ристалища, Марвин смотрел ему в спину. Лукас из Джейдри… Не слыхал о таком. Здесь уже всё как положено — он никогда не был знаком с последними противниками. Хотя чем-то этот человек казался Марвину смутно знакомым. Будто они виделись раньше, но он никак не мог вспомнить, когда и где.

Марвин поймал себя на том, что смотрит ему вслед слишком долго и, опомнившись, повернулся к королевской ложе, ожидая протеста либо позволения нарушить турнирные правила. Королева что-то сказала своему супругу, потом рассмеялась и, подавшись вперёд, махнула рукой. Марвин поблагодарил её поклоном, сопровождавшимся беглой улыбкой, и подозвал оруженосца.

— Снимай это с меня, живо.

— А? — оруженосец разинул рот.

— Снимай, кому сказано!

Оруженосец подчинился, но по его виду было ясно, что он считает Марвина полным психом. Марвин был склонен с ним согласиться — но что оставалось? Он не мог биться в доспехах с человеком, который вышел против него едва ли не голышом. Он бы сам себе такого бесчестья никогда не простил.

Оставшись в одной одежде, Марвин почувствовал удивительную лёгкость — и будто впервые понял, до чего всё-таки тяжко таскать на себе всю эту груду железа. Тем более что здесь она в самом деле ни к чему — он не собирался убивать этого Лукаса из Джейдри.

А Лукас из Джейдри, конечно же, не сможет убить его.

Марвин вскочил на коня, позволил оруженосцу нацепить ему на локоть щит, подхватил копьё. Пустил коня в галоп, и, проносясь мимо приветственно шумевших трибун, натянул повод напротив ложи Бьянки. Заставил Опала опуститься на колени (этот фокус неизменно приводил благородных месстрес в восторг), склонил голову, опустил копьё к самой земле. Бьянка смотрела на него с восхищением и ненавистью одновременно. Обещанное королевой сватовство её утешило, но не слишком. Конечно, она хотела бы выйти за Марвина. Но их слишком много было — тех, кто хотел бы выйти за Марвина, и на всех его всё равно бы не хватило. А этой малышке и так досталось больше, чем другим.

Выдержав положенную церемониалом паузу, Марвин поднял коня и поскакал в свой конец ристалища. Ему досталось место спиной к солнцу, и он нахмурился, зная, что противник непременно станет винить в проигрыше свет, слепивший ему глаза. Впрочем, бес с ним — пусть винит. Марвин не собирался задерживаться в Балендоре — теперь, когда сэйр Годвин поджал хвост, ему тут нечего больше делать. Слава Единому, не на одном только Предплечье сейчас идут междоусобицы. А Годвин отпустит его, никуда не денется — победителям королевских турниров не отказывают.

Герольд протрубил сигнал к старту. Марвин вскинул копьё, направленное к противнику тупым концом, наклонил голову и понёсся вперёд.

Бой обычно занимал не более минуты: всего-то делов — доскакать до противника, нанести удар, вернуться в центр поля и принять овации. Но на сей раз всё случилось быстрее. Гораздо, гораздо быстрее.

Настолько быстро, что Марвин не успел понять, что произошло: только что он мчался, не спуская глаз с приближающегося противника, а потом вдруг небо рванулось вверх, подминая его под себя, и истошно заржал конь над его головой. Трибуны охнули, но Марвин услышал это словно издалека — как будто ударом его не просто выбило из седла, а швырнуло через сотни миль, к самому Плечу. Он судорожно сжал пальцы, глядя в серое небо и загребая ногами цветной песок, и ощутил под ними что-то острое…

Он повернул голову и только когда увидел, смог поверить, что это в самом деле обломок его копья. Короткий, в локоть длиной, — копьё переломилось почти у самого наконечника. Голубая лента Бьянки поникла, утопив концы в пыли.

«Это невозможно», — подумал Марвин, приподнимаясь на локтях. Глупая мысль, но ничто другое сейчас в его голове попросту не умещалось. Люд на трибунах орал, приветствуя победителя. Сам победитель снисходительно улыбался под дождём сыпавшихся на него оваций. Его вороной перебирал копытами всего в нескольких шагах от Марвина. Марвин смотрел на эти копыта, отороченные белым мехом, и ему казалось, что они двигаются немыслимо медленно, так медленно, что его замутило.

Пальцы стиснули обломанный конец копья.

«Это невозможно», — снова подумал он, и только когда победитель турнира в Балендоре развернулся к нему, понял, что произнёс эти слова вслух.

— Возможно, мой мальчик, — сказал Лукас из Джейдри, и Марвин наконец увидел его глаза: светло-голубые, прозрачные, очень ясные и очень холодные. Этот взгляд заморозил Марвину горло, и он не мог выдавить ни слова. — Возможно. Именно потому, что ты считал иначе.

Лукас из Джейдри отвернулся — и Марвин знал, что больше его взглядом не удостоят. Плечи Лукаса слегка ссутулились, будто он полностью расслабился — такую осанку приобретают люди, потерявшие к чему-либо интерес. Внезапно смысл произошедшего обрушился на Марвина, будто топор Ледоруба — неизбежно и яростно, круша кости и сминая мозг.

«Он хотел меня проучить, — с леденящим спокойствием подумал Марвин. — Единый ведает почему, но ему этого захотелось. И он думает, что преуспел. Теперь ему… неинтересно».

Он не чувствовал ничего подобного с тех пор, как отец высек его за то, что он в шуточной драке на деревянных мечах ранил соседского мальчишку. Мальчишка был толстозадым размазнёй, драка была честной, а порка — публичной. Отцу хотелось, чтобы Марвин на всю жизнь запомнил этот урок. И он добился своего. Марвину было восемь лет, и он поклялся себе, что никогда больше не допустит, чтобы его поучали. А уж на людях — тем более. Не важно, кто и почему. Он просто не мог этого вынести.