— А не так-то уж и коротка ваша память, мессер, — сказала королева.

— Стараюсь, как могу, — признался Марвин.

— Выйди сюда, дитя моё! Вот твой обидчик. Правда ли, что вы обещали сей прекрасной и благородной месстрес жениться на ней и под этим предлогом обесчестили?

«Да это же ты её сама сейчас на весь свет бесчестишь, стерва», — подумал Марвин, а вслух сказал:

— Неправда!

По толпе придворных прошёл ропот, король засопел, королева нахмурилась, а прелестная маленькая Бьянка, вынырнувшая из толпы, залилась краской и умоляюще посмотрела на отца. Тот топтался рядом — странно, что Марвин сразу их не заметил, — весь пунцовый от стыда. «Сам напросился, — мстительно подумал Марвин, — это не я тебя сюда за шиворот приволок, а как раз наоборот».

— Так вы говорите, неблагородный мессер, — произнесла Ольвен, и в её голосе зазвенели стальные нотки, — что не обещали этой месстрес повести её под венец?

— Не обещал, попросту не мог обещать, — уверенно ответил Марвин. — Потому как с младенчества обещан другой, и никогда не нарушил бы обет.

— О, — лоб королевы разгладился. — Вот как? Какой же бедняжке так не посчастливилось?

— Месстрес Гвеннет из Стойнби, моя королева.

— Стойнби? — оживился король. — Это те Стойнби из южной доли?

— Истинно, мой король.

— Славный род, — покивал Артен. — Славный и миролюбивый. Душа моя, — тонкая монаршья ладонь легла за запястье супруги. — Мне кажется, брак с девицей столь спокойных и чистых кровей охладит буйную голову этого неистового мессера.

«Ох, какой же вы дурак, ваше величество», — подумал Марвин и поспешно осенил себя святым знамением. Королева удивлённо приподняла брови. Марвин тут же нашёлся и сказал:

— Клянусь Единым, так и будет, мой король.

Ольвен покусала пухлые губки. Годвин скучал, старый Кудион пыхтел от возмущения, Бьянка ковыряла ножкой пол.

— Полагаю, — наконец изрекла королева, — что лучше всего эту буйную голову можно охладить, сняв её с плеч. Однако было бы несправедливо лишать благородную девицу жениха, с которым она обручена с младенчества. С другой стороны, — продолжала королева, перекрывая поднявшийся недовольный гул — а как же, такое развлечение сорвалось, — я полагаю, что и месстрес Бьянка, лишившаяся сатисфакции, и все мы, лишившиеся забавы, вправе требовать возмещения. Не так ли, благородные мессеры?

— Так! — заорали благородные мессеры; одуревший от ужаса Кудион старался больше всех. Королева подняла руку, требуя тишины.

— Посему, — сказала она так, чтоб слышали все, — повелеваю сэйру Марвину из Фостейна завтра непременно участвовать в турнире, затеянном нашим смиренным вассалом сэйром Годвином, и показать нам удаль, о которой мы столько наслышаны. Его дамой на завтрашний день будет месстрес Бьянка, которая по завершении празднеств отправится с нами в столицу ко двору, где мы подыщем ей супруга, достойного её благородства и красоты. Дитя моё, сделайте милость и одарите беспутного сэйра Марвина знаком своего внимания, дабы завтра он вдохновился им на ристалище.

Король зааплодировал, толпа завопила от восторга, старый Кудион утёр со лба пот, а маленькая месстрес Бьянка подошла к коленопреклонённому Марвину и, вытянув из волос голубую ленту, повязала ему на шею. Смотрела она на него при этом так, что Марвин забеспокоился, как бы она его этой лентой не удушила.

— Я тебя предупреждал, — шепотом сказал он и тут же смолк под её пылающим взглядом. Темпераментная девочка, о да.

— А мог бы и жениться, — прошипела она. Марвин перехватил её ладонь и поднёс к губам. Она хотела вырваться, но он не позволил. Краем глазом он уловил взгляд Ольвен — долгий, пристальный… одобрительный.

«Я выиграл, — подумал Марвин. — Верно, моя королева? Я никогда не проигрываю».

Внизу было шумно и слишком светло; впрочем, сейчас по всему замку галдели и бесчинствовали если не придворные короля, так рыцари Годвина, и побыть в относительном покое было решительно негде. Не считая галереи в Большом тронном, конечно. Балендорский замок был одним из древнейших в Хандл-Тере — говаривали, что его возвёл Бален, рыцарь Святого Патрица, позже ставший одним из первых монахов его ордена. Замок, соответственно, отличался сомнительной грацией древнейшей архитектуры — и галереей над тронным залом. В давние времена туда пускали простолюдинов, жаждавших поглазеть на короля, — эту практику прекратили ещё триста лет назад, когда Артен Светозарный был убит с такой галереи выстрелом из пращи. С тех пор галереи пустовали, а чаще использовались вместо подсобных помещений, и их вечно заваливали всяким хламом.

Зато тут было пусто и спокойно, а ничего другого Лукасу сейчас и не требовалось.

Он стоял возле стрельчатой бойницы, заменявшей в верхнем ярусе окна, и ждал. От бойницы тянуло сквозняком, от стены — холодом, но его не смущало ни то, ни другое — и не к такому привык. Неуютность этого места обеспечивала куда больший душевный комфорт, чем надушенные дворцовые хоромы. Лукас давно понял, что шпики всех сортов — твари на редкость изнеженные, прямо как клопы: им бархат да пух подавай, к голому камню никогда не присосутся.

Дерек тоже это знал — уж он-то как никто. Лукас верил его чутью и опыту и ждал, согревая дыханием стынущие пальцы. Надо было всё-таки перчатки прихватить, ну да бес с ними.

На нижнем ярусе бедняга Годвин развлекал короля и полчище его прихвостней. Лукас ему откровенно сочувствовал. Он и в юности-то не особенно любил свет, а теперь и вовсе избегал всеми силами. Иногда это становилось трудно, но чаще всего — получалось. Его и сейчас бы здесь не было, если бы не Дерек… а вот, кстати, и он.

— Я заждался, — опуская руки, сказал Лукас.

— Извини, никак не мог вырваться, — ответил тот, и в его глазах промелькнуло мимолётное облегчение.

Лукас окинул его взглядом — там, внизу, где он случайно встретился с Дереком глазами, было слишком пёстро, чтобы он мог рассмотреть старого друга как следует. «Постарел, конечно, но держится молодцом. Все мы стареем», — без сожаления подумал Лукас. Пожалуй, даже всё ещё красив, и чёрно-белое одеяние патрицианца ему всегда было к лицу. Когда оба они были моложе, Дерек по пьяни частенько уговаривал Лукаса вступить в их ряды. Бабы, дескать, так и млеют при виде рослого рыцаря в белом плаще и чёрных латах с ярко-алой эмблемой на кирасе — раскрытой ладонью, будто чья-то огненная рука оставила на железе отпечаток. А к чёрным волосам, да бледной коже, да огню в глазах — ох, Лукас, они все твои, смеялся Дерек. Да они и так мои, отвечал ему Лукас, и они смеялись уже вместе, легкомысленные, беспечные, молодые… Теперь Дерек прятал под кирасой намечающееся брюшко, а Лукас слишком хорошо знал, чем приходится расплачиваться за эффектное одеяние рыцаря-патрицианца. Например, десятилетней разлукой с тем, кто когда-то был другом.

— А ты действительно почти не изменился, — сказал Дерек.

Лукас усмехнулся: