В Ренн-ле-Бен не меньше загадок, чем в Ренн-ле-Шато. «Бен-ле-Ренн», как порой его называют, появился в эпоху романизации Галлии: иными словами, римляне благоустроили это место, однако первые его обитатели появились еще во времена галлов. Не забудем и об игре слов: «Bains de Rennes» по звучанию напоминает «Bains de la Reine» («Ванна королевы»). Местные легенды утверждают, что в этих местах жила Бланка Кастильская, мать Людовика Святого, утаившая — или, наоборот, нашедшая, согласно многим версиям! — некое сокровище или секретные документы. Как видно, хранить всевозможные тайны и сокровища написано у Реннов на роду. Стоит прибавить, что природа этого региона не менее таинственна, чем затерянные в его Корбьерах деревеньки: дикая и в то же время утонченная, она как нельзя лучше подходит к этому краю мира, где в знойную пору, как говаривал Рабле, стоит запастись погребком, наполненным слегка забродившим винцом.

Однако что говорить о далеком прошлом! Мистическая аура Ренн-ле-Бен не померкла и в нынешнее время, отчасти из-за аббата Буде, местного кюре, бывшего священником почти в одно время с аббатом Соньером, служившим неподалеку от него. Аббат Буде — еще один незаурядный человек, чья роль в «деле Ренн-ле-Шато» была, пожалуй, еще более темной, чем роль его собрата, расположившегося «этажом выше», на плато. Анри Буде слыл писателем, историком, специалистом по истории первобытного общества и даже лингвистом. Последнее качество документально подтверждено: в бытность свою аббат опубликовал книгу «Истинный кельтский язык», в которой он попытался его реконструировать, взяв за основу английский язык — и заодно поведав о несуществующем кромлехе, окружающем, согласно автору, весь этот регион… Довольно необычный способ доказательства лингвистических теорий. Мне удалось ознакомиться с несколькими фрагментами «Истинного кельтского языка». Порой мне приходилось прерывать чтение: на меня нападал безумный смех. Думаю, во время первой публикации этого произведения (нераспроданного, но разосланного по библиотекам ученых обществ и местных эрудитов) лингвистические измышления аббата Буде никто не принимал всерьез. Интерес к его книге возник лишь тогда, когда начался новый виток «дела Ренн-ле-Шато»: в продаже вновь замелькал «Истинный кельтский язык», переизданный и снабженный предисловием, по буйству фантазии не уступающим самой книге. И все же… Обилие нелепых идей на страницах произведения, написанного человеком, который отнюдь не был глупцом, наталкивает на размышления. Что мог таить в себе этот «Истинный кельтский язык»?

Конечно, мы побывали в приходской церкви Ренн-ле-Бен. Это сумрачное здание, зажатое в стенах старого центра, настоящее святилище, предназначенное для молитв и размышлений, несмотря на курьезную картину, весьма радующую любителей тайн (или наводящую на них тоску). В храме царил полумрак. Мне показалось, что в его стенах, как в утробе матери, человек защищен от любого злого воздействия или умысла. Это тихая гавань, столь необходимая нам во время скитаний, утомляющих зрение и разум. Храм Ренн-ле-Бен нельзя назвать шедевром соборной архитектуры, но, к счастью, он дошел до нас в своей первозданной красоте: аббат Буде, занятый интеллектуальными изысканиями, не внес каких-либо изменений в его внутреннее или внешнее убранство.

Однако кладбище Ренн-ле-Бен вернуло меня с неба на землю. Покойники, как известно, — существа довольно мирные, но место их мирного сна почему-то никогда не давало покоя их живым собратьям, особенно если кладбище находилось в центре деревни. Нет, речь идет вовсе не о привидениях или духах: историями о фантастическом мире призраков изобилует любая фольклорная традиция. Я говорю о реальном факте: почему на кладбище Ренн-ле-Бен сохранились две могилы одного и того же человека? Объяснить эту аномалию пытались не единожды. Поскольку надпись на плите гласила, что вышеупомянутый господин «жил, творя добро», было высказано предположение, что он являлся членом какого-либо тайного общества, подобного розенкрейцеровскому. Но так ли это на самом деле? Что может скрываться за столь странной особенностью этого кладбища? Каждый волен найти этому свое объяснение.

Есть точки, в которых противоположные аспекты действительности перестают ощущаться таковыми — об этом писал еще Андре Бретон в «Манифесте сюрреализма». С подобным утверждением сложно согласиться, поскольку в нашем понимании на этом фундаментальном противоречии, на этой извечной битве Архангела света с Драконом тьмы зиждется само бытие. Думаю, первый визит в оба Ренна доказал мне, что в реальности есть множество явлений, отступающих от нормы, и что человеческий разум не способен отличать реально существующее от того, чего нет на самом деле. Кладбище Ренн-ле-Бен было тому прекрасным примером, но дальше этого размышления я не пошел.

Первая попытка понять очарованную душу Разе оставила след на страницах моего исследования о Монсегюре. В то время мое воображение было покорено фантастической историей катаров, особенно той жестокостью, с которой наместник Бога на земле и капетингский монарх искореняли удивительное, прекрасное учение: мир обретет Свет лишь тогда, когда будут спасены все без исключения души. Как можно было объявить грехом желание помочь ближнему своему обрести спасение? Не было ли такое решение «умышленным неоказанием помощи в минуту в смертельной опасности?»

Моя книга о Монсегюре вышла в свет — и я вместе с Мон вновь вернулся в Разе. Таким образом, Монсегюр вновь оказался отправной точкой моего странствия в глубь Окситании, которой поочередно не давали покоя Атлантика и Средиземноморье, греческое, латинское и германское влияния, сооружение мегалитов и друидизм. Северная Франция и южные королевства, горы и известняковые плато.

К тому времени многое изменилось во мне, точнее, в той туманной картине мира коей до этого момента было охвачено мое сознание. Более всего мое видение напоминало состояние человека, окутанного туманом, который появляется вечерами и сбивает путника с толку, поскольку все очертания становятся размытыми, как при приближении смерти. Мы вновь отправились в Ренн-ле-Шато, но перед этим мы посетили Але, бывший когда-то центром диоцеза. От конечного пункта назначения нас отвлекли руины собора, оказавшегося древней монастырской церковью, полностью измененной, но оставившей за собой привилегию быть априорно священным местом. Але — это не только один из этапов подъема в высокогорную долину Од; для меня он стал «неметоном», святилищем на лоне природы в глубине лесов, неподалеку от источника с живой водой, что пульсирует, подобно человеческой крови, в венах земли, оживляя ее таинственное сердце. Его биение может услышать лишь тот, кто умеет улавливать эхо подземных течений, наводняющих мир.

Я не друид, вопреки мнению тех, кто пытается навесить на меня этот ярлык, дабы потом уличить в противоречии. У меня нет никакого желания оживлять бледные тени кельтских жрецов, ушедших от нас двадцать веков назад, я не собираюсь восстанавливать их доктрины или ритуалы. В то далекое время любые священнодействия могли выполнять как социальную, так и культурную функцию, но сейчас положение дел изменилось. Я никогда не принимал участия в маскарадах, затеваемых некоторыми «кельтами», во время которых они, облачившись в белые одеяния и нацепив странные знаки отличия (в том числе и германскую символику, свастику), присваивают себе звание кельтских священнослужителей «во имя вечного друидизма». Не стоит забывать, что друиды исчезли в период завоевания Галлии Цезарем не только потому, что их преследовала римская власть, но и потому, что сами они стали христианскими священниками. Тогда зачем искать друидов там, где их нет? Зачем стремиться к реставрации друидизма, не имеющего ныне ничего общего с теми друидами, что жили в эпоху Цезаря и Верцингеторига? В наше время человек очертя голову бросился в волны древних учений, увлекаясь фольклором порой не самого лучшего качества. Могу ли я испытывать доверие к людям, заявляющим, что они являются истинными друидами, о чем им сообщили небеса, попутно открыв великие тайны наших предшественников? Конечно, некоторые из неодруидов стремятся лишь к тому, чтобы обрести утерянное друидическое знание, найти его следы в древних мифах и легендах. Однако они увязли в той же трясине, что поглотила в конце XVIII века галльского эрудита Иоло Могранвга, блистательного «собирателя древностей», интеллектуала, которому все же недоставало источников. Итак, я не друид, упаси Боже! Но я могу узнать (точнее, почувствовать) места, так или иначе связанные с друидами: они и поныне сохраняют свой сакральный дух.