вышел из комнаты, хлопнул дверью и слышно было, как он плевался и ворчал, подымаясь по лестнице.

Мама опустилась на стул и закрыла лицо руками. Шапочка ее сбилась на бок, плечи вздрагивали. Сверху неслись звуки рояля...

Любка не выдержала и заплакала.

— Мама перестань... Не надо, не плачь... Я не хочу ужинать...

СПб. 1905 г.

Лелькины грезы

Высоко поднялись в небо стройные, ажурные дома большого города... Сотни зеркальных, блестящих стекол вплетены в гирлянды карнизов и узорные решетки балконов. Гармонично связаны меж собой лепные барельефы с колонками и трубами, и изысканно замысловат рисунок фасадов...

Внутри дома разделены на маленькие ящички-ячейки, заботливо приспособленные для создания, без труда, простого, несложного уюта, маленького комфорта со всеми удобствами, к которым привык и с которыми так сильно сжился современный городской житель. Стали они двумя длинными рядами по сторонам узкой, прямой улички, и, если смотреть сверху, из окон мансард, то кажется, что внизу, стесненный отвесными скалами, катится шумный поток.

Над головою еще светлое, закатное небо, а на дне этой узкой пропасти уже совсем темно...

Быстро темнеет внизу, и тьма еще более сгущается от маленьких огоньков, что один за другим вспыхивают в ней. Белые, мутно-красные, золотисто-желтые, точно призраки...

Жутко, а тянет смотреть вниз; так приятно прислушиваться к разноголосому шуму, издали сливаться с этой спешной, суматошной, скрытой от глаз жизнью...

Маленькая девочка, — худенький семилетний ребенок, не по годам серьезный и вдумчивый, — перегнулась через подоконник прорезанного в крыше окна и большими, широко открытыми голубыми глазами всматривается в уличное движение.

Вот мелькнула знакомая фигура; глаза девочки зажигаются радостью, ножки начинают болтаться в воздухе, точно торопятся кому-то навстречу, а ручки крепче впиваются в край подоконника... Увы, это лишь показалось ей! В яркой полосе света, что собралась на тротуаре около дверей маленького ресторанчика знакомая фигура сразу превращается в совершенно чужую, незнакомую, и мгновенно тухнут большие голубые глаза, беспомощно свисают худенькие, стройные ноги, медленно разжимаются маленькие кулачки... Тихий, чуть слышный вздох вылетает из согнутой, узенькой грудки...

— Лелька!..

Позади девочки раздался знакомый, немного хриплый голос, и пара сильных рук приподняла ее и поставила на пол.

— Ты чего перевесилась? Вылететь хочешь? И вылетишь когда-нибудь к черту, пропадешь ни за понюшку табаку... Долго ли до греха? Эх, ты...

Лельке очень неприятно, что ее застали врасплох,

— Еще мамке нажалится, — тогда влетит, — смущенно подумала она и заискивающе заглянула в лицо пришедшей маминой подруги, живущей на той-же мансарде, через одну дверь от них.

Пришедшая была краснощекой, полногрудой девушкой, лет 17-ти, с подведенными глазами и губами, в кокетливом с кружевцами ситцевом платьице, плотно обтягивавшем ее упругие, налитые бедра и крепкие ноги. На голове девушки была надета светлая соломенная шляпа, украшенная целой гирляндой зелени и крупных, свисавших вниз, черных вишен. По бокам шляпы ярко блестели, несмотря на сумерки, хрустальные головки двух длинных булавок, а из-под юбки виднелись узкие лакированные туфли с блестящими пряжками. Часто видела ее Лелька в этом наряде, и каждый раз не могла удержаться от восторга: подолгу разглядывала, ощупывала и шумно расхваливала. Но сейчас она стояла тихо, боясь, чтобы пришедшая, не ожидая мамки, не надавала ей шлепков собственною властью „на задаток“, как говорила она в таких случаях. Сегодня „на задаток“ можно было получить особенно легко и много: Лелька знала это по бегавшим серо-зеленым глазам девушки и по слишком сильному запаху очень крепких духов, которыми девушка обливалась особенно обильно лишь в тех случаях, когда старалась заглушить противный запах водочного перегара, „на похмелье“...

— Где мамка?

— Ушла... давно уже: обещала к обеду прийти, принести чего-нибудь.

— Прошка был?

— Заходил утречком: злой, грозился... тоже голодный! А мамка третий день уже ничего не приносит...

— Загуляла? Куда у людей совесть девается?.. Вторую неделю должна мне 5 рублей, не отдает, а туда же гуляет — барыня!.. Дурак Прошка — не учит!.. Эх, ты...

— Мамка не гуляла! Те дни даром ходила. А вчерась напоили ее пьяною; повезли к себе двое фабричных, всю ночь гуляли, а когда она денег попросила, побили и выбросили; еще кошелек отняли: у нее рубль мелочи был... От самой заставы домой пешком шла... Пришла трепанная, голодная, плакала, — у Лельки задрожал голосок и на глазах показались слезинки, — только что отдохнуть собралась, легла спать, а тут Порфирий Григорьевич пришли... Обещался в кровь избить, если к ночи не заработает... Ну мама оделась и пошла... Надо бы ей уже домой быть, да вот беда — все нету. Не случилось-ли чего опять?..

— Случилось! У вас все случаи... Холеры на вас нет! — прохрипела совсем зло девушка, повернулась к зеркалу, что в старой золоченой раме висело над пузатым комодом, вгляделась в него, взяла с комода помаду, подвела себе губы, еще раз внимательно оглядела свою фигуру и, видимо, оставшись довольна собою, пошла к дверям, улыбаясь и раскачивая бедрами, которые, как два больших полушария, во время ходьбы выступали то одно, то другое, слегка подымая и морща легкую материю юбки. Голову она откидывала назад и вздрагивала слабо стянутым бюстом.

— Скажешь мамке, что я заходила за деньгами, хотела себе чулки купить! Из-за нее в дырявых хожу, чума вас заешь! Срам с гостем остаться. Смотри!.. И девушка, повернувшись к окну, подняла высоко юбку, обнажив толстые, сильные ноги, обтянутые в ажурные, тонкие чулки. На самом верху, под пряжками подвязок, чулки, действительно, были порваны в нескольких местах, и куски белого упитанного тела выпирали наружу. Девушка ткнула пальцем в эти белые пятна, выпрямилась, оправила юбку и, уходя, выругалась:

— Эх, ты!.. Сволочи...

Лелька облегченно вздохнула и подумала: „Ишь злющая какая сегодня... Она, вот, голодной не будет сидеть и в обиду себя не даст.. Не такая, как мама: все с господами! К ней даже офицеры ездят“.

Лелька вспомнила, как на прошлой неделе, по просьбе этой девушки, она бегала покупать вино и конфеты, и когда принесла покупку к ней в комнату, то увидела у нее важного офицера. Солнце играло у него на эполетах и золотых пуговицах расстёгнутого кителя, а на гвоздике, около дверей, висела настоящая, большая шашка. Офицер сидел рядом с девушкой на мягком диванчике, перед круглым столом; одной рукой притянул ее к себе, а другой гладил по круглым плечам и груди. При входе Лельки они не изменили позы; офицер посмотрел на нее внимательно и спросил, чья