– Слушай, а как ты сюда попал? – вдруг запоздало интересуюсь я. А ведь да, какого черта? Это служебные территории, здесь, вообще-то, пропускная система и все такое. А тут пациент беглый шляется.

– Ну я… так… переходами…

Влезть куда-то без мыла – это Мишаня умеет. Надо будет пожаловаться, что у Коновалова из отделения пациент убег. А, хотя уже не из его отделения. Да и не пациент уже, так-то – раз выписали.

– Ладно, давай ближе к делу. Говори, зачем пришел.

Миша сопит.

– Иннусь, ты на меня сильно сердишься?

Я искренне не понимаю, что на это ответить. Кроме чистой и незамутненной правды.

– Мне на тебя пофиг.

– Значит, сердишься.

– Пофиг – значит, пофиг. Не знаю, как еще объяснить.

– То есть, мы… у нас… у нас больше ничего не будет?

Видимо, мое мышление несколько перестроилось от нового места работы. И я всерьез размышляю, какому специалисту Мишу показать? Если хирург и уролог ему не помогли. Отоларингологу, потому что он не слышит, что ему говорят, или психиатру, потому что налицо явное непонимание причинно-следственных связей? Лоров у нас целое отделение, а вот психиатров нет. Беда-беда.

– Миш, я очень рассчитываю, что ты сейчас встанешь и выйдешь из моего кабинета. И больше я тебя не увижу.

– Инночка, я… Все было совсем не так.

Твою мать… То есть, он пришел за «понять и простить»?! Да еще и фраза такая… Будто специально. Это и в самом деле похоже на дурацкий анекдот. А я не хочу, чтобы моя жизнь походила на дурацкий анекдот.

– Миш, отрывай жопу от кресла и проваливай. Иначе я звоню Офицерову.

– Это кто?

– Наш начбез.

Испустив серию душераздирающих вздохов, Миша сваливает. А я с чувством делаю себе крепкий кофе и с удовольствием его пью. Пусть и нет в нашей клинике психиатров, но мозг мне на место вернули качественно. Если бы не моя новая работа, хрен знает, как бы вся эта история повернулась. Нет, я бы ни за что не стала продолжать отношения с Мишей. Но жрать себя неизвестно сколько времени, все прокручивать и перекручивать – это обязательно. А тут – в рекордно короткие сроки пациент в моем лице полностью отпустил ситуацию и абсолютно здоров. Ай да Алька, ай да молодец! Да здравствует моя новая работа.

***

В честь официального вступления в должность мне насовали ординаторов. Причем одного лично мне. И я даже не пикнул. Во-первых, теперь уже обязан не пикать, а исполнять. Во-вторых, я очень отчетливо помню свое обучение в ординатуре. Когда ты первый раз берешь в руки вот эти блестящие железные штуки, и у тебя даже тремор легкий в пальцах, и ты пытаешь что-то впервые сделать. Что-то, конечно, очень простое. И кто-то из старших коллег забирает у тебя инструменты с демонстративным вздохом: «Ну, кто так делает, дай сюда». И ты потом, долго, раз за разом изживаешь в себе это чувство, что ты криворукий неумеха, и ни черта не способен сделать. Таким методом толкового хирурга не воспитать. Поэтому я так не поступаю. Хотя желание отобрать инструменты, наорать, а то и вовсе прибить возникает регулярно.

***

– Не хватает только трубки в зубах и попугая на плече.

Я вздрагиваю, оборачиваясь. Меня нагнала Женя Антонова.

– Ты о чем?

– Ласточка, ты хромаешь, в курсе?

– В курсе.

– Не зима вроде, чтобы на гололеде упасть и ногу подвернуть.

– А я и не подворачивала.

– А чего хромаешь?

– Палец. Болит.

Женька внимательно изучает мои кроссовки.

– А ну пошли в кабинет!

***

– Инка, ты как ребенок!

– Ай! Не трогай, там больно!

– Я уже поняла, что больно. Инчик, ты как будто не в больнице работаешь. И давно ты с таким пальцем ходишь?

– Не знаю. Дня три… четыре. Ну, может неделю.

Антонова демонстративно закатывает глаза.

– Неде-е-е-елю? То есть, ты уже неделю каждый день приезжаешь на работу в крутой медицинский центр с распухшим пальцем. Но мысли поднять трубку и позвонить хирургам тебе в голову не пришло?

Я молчу. Женька права. Но прямо совсем больно, до хромоты стало только сегодня. А до этого я думала, что само пройдет.

– Так, все, я звоню в хирургию.

– Коновалову?!

Женька косится на меня с удивлением. Я понятия не имею, откуда во мне это нежелание больше встречаться с Коноваловым, и, соответственно, панические нотки в голосе.

Женя переводит взгляд на мою ногу.

– Сомневаюсь, что ради твоего вросшего ногтя Вадим Эдуардович соизволит расчехлить свои бриллиантовые ручки. Но мы тут ординаторов ему оформляли… Слушай, там есть такой потрясающий парень, Ник! Все, я ему сейчас позвоню, он тебе все сделает в лучшем виде, – Антонова достает телефон, а мои вялые попытки возразить пресекает авторитетным: – Ординаторам надо на ком-то тренироваться!

Охренеть аргументация. Но лучше уж ординатор, чем Коновалов. Интересно, Ник – это Николай или Никита?

***

Ник оказывается не Никита и не Николай. А Николя. Потому что он негр. В нормальном смысле этого слова. Чернокожий ординатор, у которого родители откуда-то из самой настоящей Африки. И сам он такой типичный. Ну, ладно, не негр. Африканец. Черный-пречерный, с короткими кудрявыми волосами, с крупным ртом и ослепительно-снежными белками глаз. Не то, чтобы я вижу чернокожего человека в первый раз в жизни. Но когда этот человек перед тобой в белом медицинском костюме, задумчиво смотрит на твой палец на ноге и в перспективе будет что-то с ним делать – в привычные вещи моего мира это вписывается с трудом. Я беспомощно оглядываюсь на Женьку, но она лишь салютует мне сжатым кулаком и уходит.

Аве, Цезарь, мать его.

– Аллергия на новокаин есть? – Николя говорит по-русски чисто, почти без акцента.

Я мотаю головой. Меня не оставляет предчувствие чего-то. Непонятно чего. Но тревожное чувство. Ну ладно, успокаиваю я себя. Это всего лишь палец на ноге. Всего лишь врос ноготь. Я отворачиваюсь к окну процедурного кабинета, чтобы не видеть блеск стальных инструментов. «Это не страшно», – убеждаю я себя. В конце концов, это же просто ноготь. Самой надо было просто там аккуратно поддеть и…

– Ай… – ору я от боли, дергая ногой.

Николя роняет инструмент и тоже орет. Мы так и орем оба. Скальпель на полу, из большого пальца на ноге хлещет кровь. Я