В театр Татьяну устроил я – заглянул к Чернышеву после майских праздников, подарил бутылку самого лучшего коньяка, добытого не без помощи полковника Чепака, и поблагодарил за подготовку художественной самодеятельности. Третье место нашей «труппы» худрук поначалу принял негативно, но я полунамеками объяснил ситуацию с языковыми требованиями, на что он покивал понимающе – в театре из-за этих требований играли инсценировки Шевченко и Украинки, на которые народ, откровенно говоря, не ломился и лишний билетик у входа не выпрашивал. Поэтому мы оба посчитали результат конкурса нашей общей победой, под это дело слегка ополовинили ту бутылку – и между рюмками я упомянул, что в городе появилась актриса Больших и Малых театров прямиком из Москвы. Чернышев заинтересовался, но когда узнал детали, поскучнел, согласившись лишь, что Татьяне желательно поддерживать форму. У него даже нашлась половина ставки – то ли случайно, то ли приберегаемая как раз на подобный случай, он взял Татьяну на договор – и уже со следующего дня та включилась в репетиционный процесс, а потом даже несколько раз выходила на сцену, пусть и не в главных ролях. Кажется, ей это даже нравилось – она действительно хотела быть нужной и востребованной.

– Нормальная обстановка, – она чуть улыбнулась. – С Таганкой не сравнить. Но они на следующей неделе уезжают на гастроли, а я не могу поехать с ними. И мой договор заканчивается... Не уверена, что его стоит продлевать. Это неправильно.

– Неправильно, – согласился я. – Через неделю меня ждут в Москве.

– Как в Москве? – вскинулась она и тревожно глянула на меня.

– Вот так, – я вернул улыбку. – Это вы, актеры, птицы вольные. А я человек служивый, приказали – надо выполнять, а не спрашивать. Но неделю дали, значит, ничего страшного или срочного.

Это было не совсем так. В советских условиях актеры тоже были служивыми людьми, поскольку где-то служили в обязательном порядке – в театрах, при киностудии или в театрах-студиях киноактера, который имелся в каждой уважающей себя республике. Но сейчас Татьяна была именно что вольной птицей. Я её мог даже оставить в Сумах – она нашла общий язык и даже подружилась с матерью «моего» Орехова, а у той в начале июня вдруг появилась собственная однокомнатная квартира. Я тогда старательно радовался вместе с ней, удивляясь щедрости руководства сахарной фабрики, которая вдруг вспомнила про бытовые условия ветерана войны и труда, и ни слова не сказал про запоздалый подарок щедрого Чепака. Это был, кстати, ещё один повод ничего не делать с украинскими националистами, а отложить эту проблему до возвращения в Москву.

Я рассказал Татьяне про звонок своего начальника, но опустил ту часть, которая связана с моральным разложением, чтобы под этим не понимали неведомые мне жалобщики. Если я верно понял намеки полковника Денисова, он этой жалобой собирался подтереться – то ли сам, то ли с моей помощью. Но это можно было выяснить лишь в нашем управлении.

– Ты со мной? Или останешься с Ольгой Николаевной? – на всякий случай дал ей возможность выбора.

Татьяна решительно помотала головой.

– Нет, с тобой, – сказала она. – Город хороший, но я к нему никак не привыкну. Да и что я тут буду делать без тебя?

– То же самое, что и со мной, только без меня, – я снова улыбнулся, показывая, что шучу. – Мама в тебе души не чает, с театром можно договориться, чтобы ещё на месяц договор продлили, часть труппы у них наверняка тут останется, можно продолжать репетиции...

– Не хочу, – она упрямо наморщила лоб. – У Чернышева хорошо, но когда я там, я всё время думаю о том, что я плохая артистка и что мой уровень – вот такой театр в далекой области... Они напоминают мне... Знаешь, у Володи... у Высоцкого первая жена была его сокурсница, но его взяли в театр Маяковского, а её отправили как раз на Украину. Она пыталась устроиться в Москву, но её никто не принял... Он рассказывал, что она сейчас работает где-то на Урале, и уже смирилась с тем, что никогда не будет актрисой первого ряда... это возможно только в Москве. Хотя я вот в Москве, но тогда, при распределении, совершила ужасную ошибку... и теперь расплачиваюсь за неё.

Ошибкой Татьяна называла свой приход в театр на Таганке; на мой взгляд, эта ошибка была вполне простительной. У неё была не очень понятная мне история учебы в театральных училищах – сначала она поступила в Щукинское, проучилась там год, ушла, ещё через год поступила во ВГИК, который к театрам относился очень отдаленно. У них была какая-то чехарда с мастерами курса, но диплом она получала под руководством Бориса Бабочкина, Чапаева из одноименного фильма.

Вгиковцев, как правило, распределяли по киностудиям, но Бабочкин активно зазывал Татьяну в Малый театр, где работал сам; она же сумела как-то растопить сердце то ли