И когда к понятию «расовой наследственности» прибегают с целью, как это обычно бывает, объединить в одну группу людей приблизительно одного экономического статуса, закончивших примерно одни и те же школы и читающих одни и те же еженедельники, эта группа представляет собой лишь очередную версию деления на своих и чужих, и с биологической однородностью она никак не связана.

Что в действительности объединяет людей, так это их культура – общие убеждения и общественные нормы. Если бы народ не делал из кровной наследственности символа и лозунга, а обратил свое внимание на объединяющую его культуру, подчеркивая ее главные достоинства и признавая различные ценности культуры других обществ, тогда мы бы заменили этот опасный в своей обманчивости символизм на здравый смысл.

Для общественной мысли знание культурных форм необходимо, и данной проблеме культуры посвящен настоящий труд. Как мы уже увидели, строение тела и раса не связаны с культурой и для наших целей могут быть отложены в сторону, разве что по какой-то причине их рассмотрение не станет для нас актуальным. Говоря о культуре, необходимо основываться на широкой выборке всевозможных культурных форм. Только так мы сумеем отличить установки общепринятые и, насколько можно судить, неотъемлемые для человека от установок, обусловленных культурой. Наблюдая только за одной общностью – своей или чужой – мы не сможем выявить, какое поведение можно считать «инстинктивным», или естественным. Чтобы отнести какое-либо поведение к разряду «инстинктов» мало просто доказать, что оно происходит непроизвольно. Обусловленная реакция столь же непроизвольна, как и естественная, а наибольшую часть нашего огромного арсенала естественного поведения составляют реакции, обусловленные культурой.

Поэтому наиболее показательный материал для изучения разновидностей культуры и культурных процессов содержится в обществах, исторически наименее связанных с нами и друг с другом. Благодаря обширной сети исторических контактов крупные цивилизации распространились по огромной площади, и поэтому культуры примитивных обществ остаются нашим единственным источником. Они словно лаборатория, в которой у нас есть возможность изучать все многообразие традиций человека. В силу относительной изоляции во многих примитивных обществах на протяжении веков формировались особые неповторимые культурные черты. Такие общества преподносят нам необходимую информацию о многочисленных возможных разновидностях общественных механизмов, и для понимания всякого культурного процесса необходимо тщательное их изучение. Это единственная доступная нам лаборатория по исследованию общественных порядков.

У такой лаборатории есть и другое преимущество. Вопросы ставятся более простым языком, чем в крупных западных цивилизациях. Облегчение способов передвижения, международная теле- и радиосвязь, широкое распространение печатных изданий, появление соперничающих между собой профессиональных организаций, религиозных культов и целых классов, ставших во всем мире одинаковыми, придали современной цивилизации излишнюю запутанность, так что приемлемый ее анализ возможен лишь в том случае, если намеренно разбить исследование на искусственно созданные части. Но такой анализ по частям неприемлем, поскольку невозможно управлять стольким количеством внешних факторов. Исследование любой группы предполагает также исследование людей из противоположных разнородных групп с самыми разными принципами, общественными устремлениями, формами семейных отношений и нравственностью. Взаимосвязь между этими общностями так многогранна, что всецело оценить ее не представляется возможным. В первобытном обществе культурная традиция достаточно проста для того, чтобы уместиться в знаниях взрослых ее представителей, а способы поведения и нравственность подчинены одной явно выраженной общей схеме. В такой простой среде мы можем оценить взаимосвязь этих характерных черт так, как это невозможно было бы сделать в спутанном клубке нашей цивилизации.

Призывы заострить внимание на примитивных культурах не имеют ничего общего с тем, как этот материал использовался традиционно – для воссоздания истории нашего развития. Антропологи прошлого пытались расположить все многообразные культурные особенности в порядке становления: от самых ранних форм к высшей точке развития в рамках западной цивилизации. Между тем у нас нет никаких оснований полагать, что, если вместо нашей собственной религии изучать местные австралийские верования, мы обнаружим первобытные культы, или что изучение общественного строя ирокезов даст нам представление о брачных традициях наших далеких предков.

Из-за навязанной нам убежденности в том, что все человеческие расы – это один вид, мы думаем, что у всех людей на Земле за плечами одинаково продолжительная история. Вероятно, в некоторых примитивных племенах модели поведения более приближены к первобытным, нежели в цивилизованном обществе, однако все относительно, и наши догадки могут оказаться как верными, так и ошибочными. Нет никаких оснований приравнивать какой-нибудь современный примитивный обычай к первобытным моделям поведения. Методологически получить приблизительные знания об истоках мы можем лишь одним способом: изучить, как распространялись те немногочисленные культурные особенности, которые представлены в человечестве повсеместно или почти повсеместно. Некоторые из них хорошо известны: в любом обществе можно найти анимизм и экзогамию. Столь разнообразные представления о душе и загробной жизни вызывают еще больше вопросов. Представленные практически повсеместно, подобные верования мы обоснованно можем считать изобретениями глубокой древности. Это не значит, что их стоит принимать за биологически обусловленные черты, поскольку люди изобрели их чрезвычайно рано, в «колыбели» человечества, и эти черты заложили основу для всего человеческого мышления. В конечном счете, они могут быть в той же степени общественно обусловлены, как и любой местный обычай. Но они уже давно проявляются в поведении человека подсознательно. Они старинны и распространены повсеместно. Но все же это не значит, что наблюдаемые сегодня модели поведения суть исконные модели поведения первобытных времен. Равно как это не значит, что посредством их изучения мы сможем воссоздать первоначальные культурные формы. Можно попытаться выделить неизменное ядро верования и отделить от него местные его разновидности. Однако вполне вероятно, что та или иная особенность восходит к какой-нибудь ярко выраженной местной культурной форме, а не к первоначальному, менее распространенному усредненному значению всех изучаемых черт.

Поэтому использование примитивных обычаев с целью обнаружить, каким был первоисточник, есть отвлеченное теоретизирование. Так можно обосновать происхождение от каких угодно истоков, как взаимоисключающих, так и взаимодополняющих. Из всех возможных способов применения антропологического материала, в данном способе одно отвлеченное умозаключение сменяло другое быстрее всего, и по сути своей ни в одном случае невозможно привести никаких доказательств.

Также довод использовать примитивные общества с целью изучить виды общественного строя не подразумевает под собой возвращение к идеализации первобытности. Мы не предлагаем поэтизировать менее развитые народы. В эпоху неоднородности норм и сбивающего с толка шума механизмов культура того или иного народа кажется нам привлекательной по многим причинам. Но наше общество не сможет излечиться от своих недугов, вернувшись к идеалам, которые первобытные народы сберегли для нас. Для этнологического исследования тянущийся к простодушной первобытности мечтательный утопизм одинаково часто оказывается и помощью, и помехой.

В наши дни тщательное изучение первобытных обществ представляет важность скорее потому, что, как