уже было отмечено, они дают нам материал для исследования культурных форм и процессов. Они помогают нам понять разницу между реакциями, характерными для местных культурных традиций, и реакциями общечеловеческими. Помимо этого, они помогают оценить и понять колоссальную важность роли культурно обусловленного поведения. Культуру, со всеми составляющими ее процессами и функциями, необходимо осветить как можно подробнее, и плодотворнее всего будет искать ответы в культуре дописьменных обществ.

Глава 2

Разнообразие культур

I

Вождь индейцев-диггеров[11], как их называют в Калифорнии, много рассказывал мне о том, как жил его народ в былые времена. Он был христианином и среди своего народа считался главным по выращиванию на орошаемых землях персиков и абрикосов. Когда он рассказывал о шаманах, которые на его глазах во время медвежьего танца перевоплотились в медведей, его руки тряслись, а голос дрожал от волнения. В далекие времена могущество его народа не имело себе равных. Больше всего ему нравилось говорить о пище, которую они добывали в пустыне. Каждое выкорчеванное растение он нес в руках с любовью и неизменным осознанием его важности. В те времена его народ питался, по его словам, «здоровьем пустыни» и ничего не ведал о содержимом консервных банок или ассортименте мясной лавки. Именно из-за таких новшеств его народ в наши дни и выродился.

Как-то раз, без какой-либо преамбулы, Рамон принялся описывать процесс перемалывания мескита и приготовления супа из желудей. «В начале, – сказал он, – Бог дал каждому народу по чаше, глиняной чаше, и из этой чаши они испивали свою жизнь». Я не знаю, встречался ли этот образ в каком-то традиционном обряде его народа или же был выдуман им самим. Трудно себе представить, что он услышал нечто подобное от белых, с которыми был знаком в Баннинге. Они не были склонны к обсуждению нравов разных народов. Во всяком случае, в сознании этого скромного индейца такая метафора была ясной и обладала глубинным смыслом. «Все они черпнули воды, – продолжил он, – но чаши их были разными. Наша чаша теперь разбита. Ее больше нет».

Наша чаша разбита. То, что придавало значимость жизни его народа – домашние ритуалы принятия пищи, обязательства в хозяйственной системе, передача из поколения в поколение обрядов деревни, одержимость в медвежьем танце, представления о том, что правильно, а что нет – все это сгинуло, а вместе с ним и облик и смысл жизни его народа. Этот пожилой мужчина был еще полон сил и во взаимоотношениях с белыми выступал вожаком. Он говорил не о том, что его народ каким-либо образом может исчезнуть. Но он имел в виду утрату чего-то столь же ценного, как сама жизнь – всю совокупность норм и верований его народа. Остались другие чаши жизни, может, в них даже была та же вода, но утрата была безвозвратна. О том, чтобы что-то подточить или приладить там и тут, не могло быть и речи. Этот образец был основой всего, единым целым. Он принадлежал лишь им.

Рамон самолично испытал то, о чем говорил. Он оказался на стыке двух культур, чьи ценности и образ мыслей были несопоставимы. Это тяжелая участь. У нас, в нашей западной цивилизации, все обстоит иначе. Мы воспитаны в духе единой многонациональной культуры, и наши общественные науки, психология и теология неизменно пренебрегают той истиной, что была явлена в метафоре Рамона.

Течение жизни и давление среды, не говоря уже о богатстве людского воображения, предлагают нам бесчисленное множество возможных ориентиров, и нам представляется, что общество может следовать любому из них. Формы собственности с социальной иерархией, которая может зависеть от имущества; предметы материальной культуры и технология их изготовления; многочисленные грани половой жизни, заботы о ребенке и того, что за этим следует; объединения и культы, которые могут формировать устройство общества; товарный обмен; божества и кара небесная. Все это и еще многое другое часто сопровождается детальной проработанностью культурных паттернов и обрядов, что забирает на себя всю энергию культуры, оставив совсем немного для формирования каких-то других черт. Стороны жизни, которые нам кажутся наиболее важными, другие народы вниманием обходят, хотя культура их, развернутая в другом направлении, отнюдь не бедна. Или, напротив, общая для наших культур черта может быть настолько сильно развита, что нам она покажется причудливой, гипертрофировано фантастической.

В культурной жизни так же, как и в речи: крайне необходимо выбрать ограниченный набор элементов. Количество звуков, которые мы можем воспроизвести при помощи наших голосовых связок, ротовой и носовой полостей, практически безгранично. Три-четыре десятка звуков, свойственных английскому языку – это ограниченный набор, который не совпадает с набором даже таких близкородственных языков, как немецкий и французский. Общее число звуков, используемых в различных языках мира, никто даже не осмелится подсчитать. Но каждому языку необходимо иметь свой набор звуков и придерживаться его, ведь иначе есть риск, что он никому не будет понятен. Язык, пользующийся даже несколькими сотнями возможных и реально засвидетельствованных звуков, не может употребляться для общения. С другой стороны, непонимание языков, далеких от родного, во многом проистекает из попыток соотнести чужую фонетическую систему с нашей и использовать это соотношение в качестве ориентира. Мы распознаем лишь один звук «к». Если у другого народа существует пять разных звуков «к», воспроизводимых в разных точках гортани и рта, зависящие от этих различий особенности синтаксиса и лексики будут недоступны нам, пока мы их не освоим. У нас есть звуки «д» и «н». Между ними может иметь место промежуточный звук, и, если нам не удастся распознать его, мы будем писать то «д», то «н», создавая различия, которых не существует. Осознание такой многочисленности возможных звуков в наборе каждого конкретного языка есть первичное предварительное условие для всякого лингвистического анализа.

Так же и в культуре: нам надо представить себе большую дугу, на которой расположены явления, потенциально представляющие важность и обусловленные либо жизненным циклом человека, либо окружающей средой, либо различными видами его деятельности. Культура, в которой присутствует хотя бы значительная доля этих представляющих важность явлений, столь же невразумительна, как и язык, который использует все щелкающие, смычные, гортанные, губные, зубные, шипящие и горловые звуки от глухих до звонких и от ротовых до носовых. Культурное самосознание зависит от набора некоего количества отрезков этой дуги. Любое человеческое общество обладает подобным набором культурных институтов. Со стороны всегда кажется, что всякое чужое общество пренебрегает основами и сосредотачивается на чем-то несущественном. В одной культуре денежные ценности почти не признаются, в другой они составляют основу любого поведения. В одном обществе технологиями пренебрегают даже в тех сторонах жизни, которые, казалось бы, обеспечивают