Сталин, как и Ленин, был уверен в том, что «мелкобуржуазному» крестьянству суждено сойти с исторической сцены, а также в неисправимости капитализма, коварстве классовых врагов, неизбежности революционного насилия и значении тактической гибкости и твердой воли. Он был ленинцем до мозга костей[52]. Сталин обострял ощущение необходимости в форсированном строительстве социализма, постоянно распинаясь об угрозе «капиталистического окружения». Миллионы городских жителей и даже часть сельского населения были заворожены сочетанием реальной классовой войны и передовой техники. Перспектива участия в построении нового, лучшего мира, столь привлекательная для масс, способствовала вербовке нового поколения партийных активистов и захватывала воображение людей по всему миру.

Вместе с тем жестокие потрясения, сопровождавшие строительство социализма, влекли за собой выявление и дальнейшее формирование жестоких черт личности Сталина. «Правые уклонисты», «социал-фашисты», «ликвидация кулака», «вредители», «право-левацкий блок», «террористические акты», «военные заговоры», «троцкисты» — все эти тропы, укоренившиеся в большевистском репертуаре, приобрели новый, еще более зловещий оттенок. В документах Сталин предстает человеком самоуверенным, но при этом ходящим по лезвию ножа, непревзойденным задирой, тонко чувствующим слабые места в других людях, но при этом обиженным на весь мир. Даже удовлетворение у него всегда перемежается с горечью. Сколько бы соперников он ни одолел, осажденным оставался он сам. Сколько бы врагов ни было выслано, посажено в тюрьму и казнено, на их место вставали все новые и новые — и они охотились за ним. Сколько бы власти он ни приобрел, ему требовалось еще больше. И в то же время насилие, к которому прибегал режим, словно бы порождало тех самых внутренних врагов и те самые внешние угрозы, о которых неустанно предупреждали донесения советской тайной полиции. В насаждаемой Сталиным перегретой атмосфере его болезненная обидчивость и склонность подозревать худшее подпирали курс на строительство социализма и сами находили в нем опору. Судьбы революции и личность Сталина все сильнее переплетались друг с другом.

Жертва

Для человека, одержимого государственными соображениями, поступки Сталина нередко носили чрезмерно личный характер. Николай Бухарин в отличие от Троцкого входил в ближайшее окружение советского диктатора. Они познакомились в 1913 году в Вене, и с середины 1920-х годов Сталин выказывал подлинную привязанность к Бухарину. Алексей Балашов, в молодости работавший в личном секретариате Сталина, под конец жизни вспоминал: «…генсек, когда ему приносили бланки с результатами голосования членов Политбюро путем опроса, часто, не поднимая головы от бумаг, бросал:

— Как Бухарин, „за“?

Мнение Николая Ивановича… было весьма важным для Сталина при определении своего собственного отношения к конкретному вопросу»[53]. Кроме того, Бухарин в отличие от Троцкого старался не вставать в открытую оппозицию Сталину. Тем не менее в 1929 году, проталкивая свой радикальный поворот к принудительной всеобщей коллективизации, Сталин обвинил Бухарина и его союзников в «уклоне» от партийной линии. Тем самым в результате действий диктатора у него самого и у режима появился новый высокопоставленный внутренний враг[54].

Бухарин, сыгравший ключевую роль в победе Сталина над Троцким, сам непреднамеренно приложил руку к своей демонизации Сталиным. Поводом для все более яростных нападок послужило неожиданное появление листка, изданного 23 января 1929 года ушедшим в тень троцкистским подпольем, в котором была приведена сделанная Каменевым и номинально предназначенная для Зиновьева «запись» секретной встречи Каменева с Бухариным, состоявшейся по инициативе последнего еще 11 июля 1928 года[55]. Бухарина поймали с поличным: он тайно встречался с бывшим оппозиционером и откровенничал с ним о внутрипартийных делах, в то же время в частной беседе заявив о несогласии с резолюциями июльского пленума 1928 года, составленными им самим. Этим инцидентом занялась Центральная контрольная комиссия во главе с Серго Орджоникидзе, который, хотя и был верным сталинцем, в целом неодобрительно относился к сталинским политическим вендеттам и до этого момента пытался примирить Бухарина со своим патроном. Однако в «записи», сделанной Каменевым, содержалось заявление Бухарина о том, что Орджоникидзе за глаза ругал Сталина. В свою очередь, Каменев, опять пытаясь заискивать перед Сталиным, представил письменные показания, обличительные, как и сама «запись», по отношению к Бухарину. Тот с запозданием догадался, что попал в ловушку, в то время как Сталин делал вид, что действует с большой неохотой. («Как это ни печально, приходится констатировать факт…») На первых двух объединенных заседаниях Политбюро и президиума Центральной контрольной комиссии 30 января 1929 г. Сталин осудил Бухарина вместе с его союзниками Михаилом Томским и Алексеем Рыковым, обозвав их «правоуклонистской, капитулянтской группой, ратующей не за ликвидацию капиталистических элементов города и деревни, а за их свободное развитие»[56].

Тем самым оппозиция насильственной коллективизации и принудительным хлебозаготовкам была выставлена как защита капитализма. Бухарин, Рыков и Томский составили апелляцию, в которой ссылались на «Завещание» Ленина — «с тех пор, как были написаны эти слова, эта „необъятная власть“ стала еще более „необъятной“», — но 9 февраля 1929 года под председательством Орджоникидзе партия осудила Бухарина за то, что тот встречался с Каменевым, и Рыкова с Томским за то, что те не сообщили об этом[57].

Одновременно Сталин читал составлявшиеся в ОГПУ сводки перехваченной переписки между Троцким и его сторонниками, сосланными в дальние уголки СССР: те злорадно указывали, что радикальный поворот Сталина оправдывает их давние левацкие призывы к классовой войне против кулаков и нэпманов. Сталин зачитал выдержки из этих сводок на Политбюро, которое откликнулось на его раздражение и постановило выслать Троцкого из страны[58]. Турция выдала ему визу, и 20 января Троцкий вместе с семьей и имуществом в сопровождении агентов ОГПУ отбыл из Алма-Аты. 10 февраля в Одессе Троцкого, его жену Наталью Седову и их старшего сына Льва Седова под конвоем ОГПУ тайно доставили на борт парохода «Ильич». Порт был оцеплен войсками. Других пассажиров на пароходе не было. В приказе о высылке ничего не говорилось о личном архиве Троцкого, а поскольку ОГПУ не получило четкого приказа конфисковать его, он и не был конфискован. Троцкому удалось вывезти из страны несколько ящиков документов и книг[59]. Менее чем через две недели в буржуазной прессе появились две его статьи. В статье «Как могло это случиться?» Троцкий объяснял свое поражение, признавая, что Сталин «одарен практическим смыслом, выдержкой и настойчивостью в преследовании поставленных целей», но добавляя к этому, что «политический его кругозор крайне узок. Теоретический уровень столь же примитивен. Его компилятивная книжка „Основы ленинизма“, в которой он пытался отдать дань традициям партии, кишит ученическими ошибками». «Что такое Сталин? — делал вывод Троцкий. — …наиболее выдающаяся посредственность нашей партии»[60].

Вскоре Троцкого