мать Кеке вела одинокую жизнь в Тифлисе. Первая жена Сталина Кетеван (Като) Сванидзе, грузинка, на которой он женился в 1906 году, через год умерла в мучениях от болезни, обычной для Баку. Он женился снова, на Надежде (более известной как Надя) Аллилуевой, русской, в 1901 году родившейся в Тифлисе и одно время тоже жившей в Баку. Сталин знал ее еще ребенком. Они поженились в 1918 году, когда Сталину официально было 39 лет (в реальности — 40). Надя работала его секретарем, затем была одним из секретарей у Ленина, но у нее были более серьезные амбиции. У супругов родилось двое здоровых детей — Василий (г. р. 1921) и Светлана (г. р. 1926). Кроме того, у Сталина был сын от первого брака — Яков (г. р. 1907), который по воле отца в течение первых 14 лет жизни воспитывался у родственников в Грузии. Сталин избегал контактов со своими многочисленными кровными родственниками с отцовской и материнской стороны. Правда, его жизнь проходила среди родни со стороны жен — многочисленных братьев и сестер Като и Нади и их супругов, — но с течением времени его интерес к ним угасал. Его личная жизнь была принесена в жертву политике.

* * *

Сталин был коммунистом и революционером. Он не походил на Дантона, пылкого француза, который мог подняться на трибуну и воспламенить толпу (пока не был казнен на гильотине в 1794 году). Сталин говорил тихо, порой почти неслышно, из-за проблем с голосовыми связками. Не отличался он и удалью, подобно своему современнику итальянскому летчику Итало Бальбо (г. р. 1896), squadrista-чернорубашечнику с неизменной сигареткой, прилипшей к губе, который воплощал в жизнь фашистский идеал «нового человека», водя ровным строем армады самолетов над Средиземным морем, а затем и над Атлантикой и получив международную известность (в итоге он погиб, когда его самолет был сбит зенитками его же собственной страны)[17]. Сталин же становился белым, когда поднимался в воздух, и избегал полетов. Ему нравилось, когда его звали Кобой — по имени героя-мстителя из грузинского фольклора и реально существовавшего человека, сыгравшего для Сталина роль благодетеля и оплатившего его обучение, — но один из друзей детства придумал для него прозвище Геза (что означало на горийском диалекте «хромой») из-за неуклюжей походки, выработавшейся у Сталина после несчастного случая. Чтобы сделать шаг, ему приходилось заносить вперед все бедро[18]. Этот и другие физические дефекты явно тяготили его. По словам телохранителя Сталина, однажды на Кавказе около своих любимых лечебных ванн в Мацесте тот встретил мальчика лет шести. Сталин «протянул ему руку и спросил: „Как тебя зовут?“ — „Валька“, — солидно ответил мальчик. „Ну, а меня Оська-рябой, — в тон ему сказал т. Сталин. — Ну вот, мы теперь с тобой знакомы“»[19].

Заманчиво найти в этих уродствах, как в скрюченной спине шекспировского Ричарда III, истоки кровожадной тирании: мучения, ненависть к самому себе, скрытую ярость, вспышки гнева, манию к низкопоклонству. Мальчику из Мацесты было почти столько же лет, сколько было Сталину, когда он перенес болезнь, навсегда оставившую следы на его носу, нижней губе, подбородке и щеках. Его оспины подвергались ретуши на снимках, предназначенных для публики, а неуклюжая походка Сталина не афишировалась. (Кинооператорам не разрешалось снимать его на ходу.) Люди, встречавшиеся с ним, обращали внимание на его обезображенное лицо и странные телодвижения, как и на признаки его возможной неуверенности в себе. Он любил анекдоты и карикатуры, но только не на себя самого. (Известно, что якобы сверхуверенный в себе Ленин не допускал, чтобы в печати появлялись даже дружеские шаржи на него[20].) Сталин отличался странным чувством юмора. Те, кто имел с ним дело, отмечали у него вялое рукопожатие и то, что он совсем не такой высокий, каким кажется на снимках. (Сталин имел рост около 1 метра 70 сантиметров — примерно такой же, как у Наполеона, и на три сантиметра меньше, чем у Гитлера, чей рост составлял 1 метр 73 сантиметра[21].) И все же, несмотря на первоначальный шок — это и вправду Сталин? — большинство из тех, кто видел его впервые, обычно понимали, что не могут отвести от него взгляда, особенно от его выразительных глаз[22]. Более того, они видели, что он несет на себе тяжкий груз, навалившийся на него страшным бременем. В отличие от шекспировского Ричарда III Сталин обладал талантами и железной волей, чтобы править огромной страной. Он источал харизму — харизму диктаторской власти.

В годы после Великой войны диктатура воспринималась многими как средство, позволявшее выбраться из болота обыденности, «состояние исключительности», как выразился будущий теоретик нацизма Карл Шмитт[23]. Так же и советские теоретики видели в диктатуре политический динамизм и спасение человечества. В апреле 1929 года Владимир Максимовский (г. р. 1887), известный тем, что когда-то выступал против Ленина (по вопросу о Брестском мире с империалистической Германией) и поддерживал право Троцкого на то, чтобы быть выслушанным, выступил с лекцией о Никколо Макиавелли, которая в том же году была напечатана в главном марксистском историческом журнале Советского Союза. Максимовский выставил этого флорентийца времен Ренессанса теоретиком «буржуазной революционной диктатуры», которую автор считал прогрессивной для своей эпохи, в противоположность реакционной диктатуре Муссолини. Такая оценка имела классовую основу. Соответственно, прогрессивной была и советская диктатура рабочего класса. Максимовский вслед за Макиавелли допускал, что диктатура может переродиться в тиранию, когда правитель преследует чисто личные интересы[24]. Однако Максимовский не поднимает в явном виде вопроса о личности конкретного диктатора и о том, каким образом процесс отправления неограниченной власти оказывает влияние на характер правителя. Последующие исследователи справедливо отмечали, что Сталин мог давать полную волю своей жестокости лишь благодаря почти перманентному существованию страны в чрезвычайной ситуации, которую порождали коммунистическая идеология и практика. Но при этом упускается из виду, что своей социопатологией Сталин в какой-то степени был обязан опыту диктаторской власти.

Детство Сталина при всех его болезнях и прочем было более или менее нормальным, но этого никак нельзя сказать о его жизни в пору его пребывания в должности генерального секретаря[25]. К концу 1920-х годов он предстает перед нами правителем, полным на первый взгляд непримиримых противоречий. Он мог вспыхнуть яростным гневом, отражавшимся в его желтоватых глазах, но был способен и на широкую, ласковую улыбку. Порой он мог быть исключительно внимательным и очаровательным; порой был не в состоянии забыть мнимую обиду и маниакально обдумывал возможности для мести. Он был и целеустремленным, и нерешительным, и любезным, и сквернословом.