о том, что национальности со временем отомрут, в отличие от многих левых, поклонявшихся классу[41]. Национальная принадлежность в его глазах была и упрямым фактом, и возможностью, средством преодолеть предполагаемую отсталость[42]. Он уделял внимание насаждению лояльного партийного правления, скажем, на Украине или в своей родной Грузии, но в гораздо меньшей степени, чем российской истории и геополитике[43]. Россия пришла к представлению о себе как о провиденциальной силе, господним волеизъявлением имеющей особую миссию в мире. Российский двор своей роскошью затмевал все прочие монархии, но, несмотря на все успехи индустриализации, Россия оставалась аграрной империей, державшейся на плечах крестьян. Амбиций у нее всегда было гораздо больше, чем ресурсов, и это несоответствие усугублялось тем фактом, что у России не имелось естественных границ. Это влекло за собой покорение соседних земель, прежде чем они могли быть использованы в качестве трамплинов для гипотетического вторжения, и тем самым задавало динамику «оборонительного» экспансионизма. Такой была Россия, которую унаследовал этот грузин и которой он отдал всего себя как своему социалистическому отечеству.

Живой человек из плоти и крови, коммунист и революционер, окруженный врагами диктатор в окруженной врагами диктатуре, ужасный поджигатель классовой войны, воплощение всемирного коммунистического дела и евразийского многонационального государства, яростный защитник возрождающейся России, Сталин делал то же, что делали другие признанные вожди: он сформулировал и преследовал непротиворечивую цель, которой в данном случае являлось мощное государство, опирающееся на сплоченное общество, искоренившее капитализм и строившее индустриальный социализм[44]. Такие эпитеты, как «кровожадный» и «лживый», лишь в ничтожной степени описывают личность, с которой читатель встретится в настоящем томе. В то же время Сталин магнетически воздействовал на миллионы. Его колоссальный авторитет опирался на выкованную им сплоченную фракцию, построенный им мощный аппарат и марксистско-ленинскую идеологию, сложившуюся при его участии. Но его власть многократно усиливали простые люди, проецировавшие на него свои непомерные ожидания по части справедливости, мира и изобилия, а также национального величия. Диктаторы, накопившие огромную власть, нередко растрачивают себя по мелочам, бесконечно разглагольствуя о своих навязчивых идеях и парализуя государство. Но Сталин сосредоточился на создании великой социалистической державы. И в эпоху с 1929 по 1936 год, о которой пойдет речь в части III, он построил великую социалистическую державу с первоклассными вооруженными силами. Сталин был мифом, но он оказался равным мифу.

Глава 1. Триумф воли

Мы отвергаем идею правового государства. Если человек, претендующий на то, чтобы называться марксистом, всерьез говорит о правовом государстве и, более того, прибегает к понятию «правовое государство» применительно к советскому государству, то это означает, что его ведут за собой буржуазные юристы. Это означает, что он отходит от марксистско-ленинского учения о государстве.

Лазарь Каганович, выступление в Институте советского строительства, 4 ноября 1929 года[45]

Пусть мяукают там, в Европе, на все голоса… о «крахе» СССР. Этим они не изменят ни на йоту ни наших планов, ни нашего дела. СССР будет первоклассной страной самого крупного, технически оборудованного промышленного и сельскохозяйственного производства. Социализм непобедим. Не будет больше «убогой» России. Кончено! Будет могучая и обильная передовая Россия.

Сталин — в Сорренто, Максиму Горькому, декабрь 1930 года>[46]

Морис Хиндус, эмигрант, вернувшийся в свое родное село на юге Украины и оказавшийся в роли очевидца, осознавал, что затеянная Сталиным насильственная всеобщая коллективизация и форсированная индустриализация представляли собой «грандиозную игру»[47]. Двадцатью годами ранее отдельная крестьянская революция, происходившая параллельно городской большевистской революции, привела к экспроприации подавляющего большинства российских поместий, как и многих крестьянских хозяйств, и привела к возникновению огромного слоя мелких землевладельцев, насчитывавшего 25 миллионов крестьянских хозяйств. Разрушение этого нового социоэкономического пейзажа, основанного на фактическом владении землей, представлялось почти невыполнимой задачей. Предложенная Лениным квазирыночная новая экономическая политика являлась вынужденной уступкой этой крестьянской революции. Хотя основная масса коммунистов не питала особой любви к крестьянам, положительные результаты нэпа были налицо, многие коммунисты на селе со временем примирились с перспективой мирного врастания крестьян в социализм. По иронии судьбы эти ожидания никогда не были более сильными, чем в самый разгар активности центрального партийного аппарата с ее регулированием цен, ползучим огосударствлением и индустриализационными амбициями, которая фатально подорвала и без того сильно просевшую жизнеспособность нэпа. Сталин отчитывал выступавших за нэп коммунистов точно так же, как он нападал на европейских социал-демократов с их так называемым парламентским путем к социализму. «Можем ли мы это себе представить? — написал он на полях переизданной в 1930 году статьи Энгельса о мирном построении социализма во Франции и в США. — Нет, это неверно!»[48]

Сталин выступал за объединение мелких крестьянских хозяйств, которое бы позволило осуществить их механизацию и использовать агрономические методы, необходимые для повышения урожайности. Разумеется, все это было возможно и без коллективизации — именно таким путем, как указывал сам Сталин, пошли США, но там речь шла о крупных механизированных частных фермах, а в глазах марксистов-ленинцев классовые и имущественные отношения в конечном счете определяли политическую систему. Некоторые члены Политбюро все же думали или надеялись, что коллективизацию удастся провести добровольно, но к 1928 году добровольная коллективизация затронула всего 1 % обрабатываемых земель страны. Единственным способом осуществить всеобщую коллективизацию являлось принуждение. Перспектива чрезмерного насилия и неурядиц ужасала многих коммунистов. Но Сталин и его приверженцы возражали на это, что критики хотят приготовить омлет, не разбивая яиц. Единственной реальной альтернативой насильственной коллективизации было примирение коммунистов с капиталистическими социальными отношениями и вытекавшими из них долгосрочными политическими последствиями. В случае если бы не было покончено с крестьянской революцией, над режимом нависла бы постоянная угроза. К этим весомым соображениям добавлялась и становившаяся вопросом жизни и смерти индустриализация, которую нужно было каким-то образом финансировать. Ответ виделся в том, чтобы выжать из крестьян еще больше хлеба, в том числе для экспорта; этот путь был назван «первоначальным социалистическим накоплением». Россия столетиями видела жестокое обращение с крестьянами, но сейчас под это бездушие подводилась якобы научная и нравственная база[49].

Сталин не был главой правительства (Совета народных комиссаров). Он занимал должность Генерального секретаря Коммунистической партии, контролировавшего все коммуникации режима, кадровые назначения, советскую тайную полицию и армию, а также присматривавшего за правительством. Из своего кабинета (комната 521) в штаб-квартире партии на Старой площади в Москве Сталин осуществлял строительство социализма среди свирепых бурь массовой мобилизации[50]. Шаги, предпринятые Сталиным в 1929–1930 годах, были импровизацией, но они проистекали из глубин марксистской теории[51].