выставили из его временной резиденции в советском консульстве в Стамбуле, и в целях безопасности он перебрался на Принкипо — один из Принцевых островов, расположенных в Мраморном море, в 20 милях от Стамбула (или в полутора часах плавания от него). Когда-то на Принкипо ссылали соперников византийских императоров, теперь же остров большую часть времени пустовал, и только летом туда приезжали отдыхающие[61]. Он прибыл на этот «остров с красными утесами, окруженный глубокой синевой» (как выразился Макс Истмен) 8 марта 1929 года и поселился на просторной, но запущенной вилле на окраине главного поселка острова. У ворот, ведущих к снятому для Троцкого зданию, в котором почти не было обстановки, несли караул турецкие полицейские. Но, как и в советском Сухуме, куда Троцкий приезжал на лечение, здесь имелась веранда, выходящая на море. Лев Седов обосновался на первом этаже, где он занимался обширной перепиской своего отца, а сам Троцкий начал устраивать себе кабинет на втором этаже. Он пытался перебраться в Европу, но никто, начиная с немецких социал-демократов, которых Троцкий неустанно высмеивал, не желал выдавать ему визу[62]. Находясь на Принкипо, Троцкий обличал ложь советского режима, и отголоски его разоблачений расходились по всему миру, проникая и в кабинет Сталина[63].

Находясь в Советском Союзе, Троцкий лишился какой-либо возможности выступать публично, но за границей он не только писал для периодических изданий на нескольких европейских языках, но и основал русскоязычный «Бюллетень оппозиции» (большевиков-ленинцев). В написанной им вступительной заметке от издательства он отстаивал право партийной оппозиции на существование и обещал читателям факты и документы; в этом же духе он написал открытое письмо рабочим СССР, в котором отрицал, что добровольно покинул Советский Союз[64]. ОГПУ распространяло слухи о том, что Троцкий был выслан с целью оживить революционное движение на Западе; тем самым подавался сигнал эмигрантам-белогвардейцам убить его[65]. «Бюллетень», издававшийся в Париже небольшим тиражом, было невозможно легальным путем достать в СССР, хотя на протяжении какого-то времени некоторые из советских должностных лиц, выезжавших за границу, контрабандой привозили эти экзотические листки домой и распространяли их[66]. Выпуски «Бюллетеня» содержали поразительно точные отчеты о проходивших в Москве закрытых партийных собраниях с участием Бухарина, который сетовал: «На 12-м году революции ни одного выборного секретаря Губкома; партия не принимает участия в решении вопросов. Все делается сверху», на что ему отвечали криками: «Где ты это списал, у кого? У Троцкого!»[67]

Вообще говоря, Троцкий отказывался считать себя союзником Бухарина и тех, кого он считал выразителями мелкобуржуазных классовых интересов. «Правые считают, что если дать больше простора индивидуальному крестьянскому хозяйству, то нынешние трудности могут быть преодолены, — писал он в марте 1929 года в статье, также помещенной в первом номере „Бюллетеня“. — Ставка на капиталистического фермера (европеизированного или американизированного „кулака“) несомненно даст плоды, но это будут капиталистические плоды, которые на одном из довольно близких этапов приведут к политическому крушению советской власти… Курс на капиталистического фермера абсолютно несовместим с диктатурой пролетариата»[68]. Тем не менее в глазах Сталина «правые уклонисты», желавшие продолжать прежнюю партийную политику — нэп, стакнулись с разгромленной левой оппозицией, желавшей покончить с нэпом. Те и другие, критикуя партийную линию, демонстрировали отсутствие единства в партии, а следовательно, ее слабость, тем самым подавая капиталистическим державам сигнал к интервенции и свержению социализма. А так как Сталин воплощал в себе партийное единство и решимость строить социализм, по логике вещей он становился первым кандидатом на уничтожение. Тем самым оппозиция политике Сталина приравнивалась, в том числе благодаря стараниям Вячеслава Менжинского, председателя ОГПУ, к терроризму[69].

Между тем ближайшие соратники Сталина пытались подлизаться к нему. 10 марта 1929 года в «Правде» был напечатан текст доклада Клима Ворошилова на Ленинградской областной партийной конференции с анализом международного положения, хода строительства социализма и внутрипартийной оппозиции курсу на коллективизацию, а спустя четыре дня Ворошилов в письме диктатору осведомлялся, «провалился я на все 100 % или только на 75 %». В ответ Сталин похвалил его за «хороший, принципиальный доклад» и добавил, имея в виду президента США и британского министра иностранных дел: «Всем гуверам, чемберленам и бухариным попало по заднице»[70].

Бухарин в унынии ожидал, что Сталин ради извлечения политической выгоды извратит его слова и заклеймит его как раскольника, но жестокость Сталина могла надолго озадачить его друга. К тому же, как бы коварно Сталин ни подкапывался под Бухарина, жертвой всегда оставался он сам. «Ты меня не заставишь молчать или прятать свое мнение выкриками о том, что я „всех хочу поучать“, — писал Сталин Бухарину 16 апреля 1929 года, в день стычки на Политбюро. — Будет ли когда-либо положен конец нападкам на меня?»[71]

Никакой жалости

Вслед за заседанием Политбюро Сталин в тот же день собрал продолжавшийся целую неделю карательный объединенный Пленум Центрального Комитета и Центральной контрольной комиссии, на котором его сторонники изливали яд на Бухарина[72]. 18 апреля, отбиваясь от яростных нападок, Бухарин перешел в контрнаступление на крестьянскую политику Сталина, в рамках которой принуждению подвергались и бедняки с середняками. Он утверждал, что «численность кулацких хозяйств невелика» и что «мы можем позволить развиваться единоличным хозяйствам, не опасаясь богатых крестьян». Сталин формально ответил ему лишь на вечернем заседании 22 апреля. «…дружба дружбой, а служба службой, — заявил он. — Мы все служим интересам рабочего класса — если интересы рабочего класса расходятся с интересами личной дружбы, то долой личную дружбу»[73].

Сталин предлагал заманчивую стратегическую цель — ускоренное построение современного некапиталистического общества, но он всячески отрицал, что сворачивает ленинский нэп. (В противном случае уклонистом стал бы уже он сам.) Нэп, объяснял он, всегда имел две стороны: отступление и новое наступление, которое должно было последовать за ним, а «ошибка Бухарина состоит… в том, что он не видит двусторонности нэпа, он видит только одну сторону нэпа»[74]. Сталин по-манихейски ссылался на Ленина в том смысле, что речь идет о том, «„кто кого“, мы ли их, капиталистов… или они нас… Каждое продвижение вперед со стороны капиталистических элементов — это урон для нас» и что крестьянство — это «последний капиталистический класс». Он напомнил слушателям, что Рыков и Бухарин первыми возмутились его просьбой об отставке (в декабре 1927 года), и отплатил Бухарину его же монетой, вслух зачитав места из «Завещания» Ленина, касавшиеся Бухарина, и отметив: «Теоретик без диалектики. Теоретик нашей партии, относительно которого едва ли можно сказать, с большим