class="p1">Совсем маленькие ручки, маленький лоб, которого поцелуй может коснуться быстрым приветствием, чтобы перейти к другому.

На висках – голубая сеть жилок, быстро вздувающихся от предвзятого гнева, из простительных, впрочем, причин.

Словом, женщина достойная нас, в грозу бурная, как море, но тихая и баюкающая, как оно, стойкая и заслуживающая того, чтобы с ней боролись ласками и гневом».

Малярия

Похожи ли вы на меня? Я ненавижу людей, которые не зябнут. Преклоняясь перед ними, я все же чувствую антипатию к целой толпе заслуженно известных художников и ваятелей. Особы, наделенные буйным смехом и непомерными голосами, мне неприятны. Словом, я не люблю здоровья.

Под здоровьем я понимаю не это дивное равновесие души и тела, составляющее сущность героев Софокла, античных статуй и христианской морали, но ужасную красноту щек, неуместное веселье, невероятно густой цвет лица, руки с ямочками, широкие ступни и всю эту жирную плоть, которою наше время изобилует, пожалуй, до неприличия.

По той же причине мне внушает омерзение так называемая здоровая поэзия. Вам это видно отсюда: прекрасные девы, прекрасные юноши, прекрасные души – все это одно на другом: mens sana… И затем, как обстановка, зеленые рощи, зеленые луга, голубое небо, золотое солнце и золотистые нивы… Мне противно и это. Похожи ли вы на меня?

Если нет, уходите.

Если да, расскажите мне о сентябрьском дне, теплом и печальном, проливающем свою желтую грусть на красную апатию томящегося зрелостью пейзажа. В этой раме разрешите мне вызвать надломленную, сосредоточенную, царственную поступь выздоравливающей, лишь недавно утратившей молодость, ее едва вернувшиеся силы все же позволяют ей короткую прогулку по парку: она в белом, у нее серые, как небо, глаза, обведенные синевой, как горизонт, но бесконечно задумчивые, исполненные сосредоточенной страсти.

Меж тем она идет, хрупкая чаровница, унося в складках своего длинного пеньюара мое слабое сердце и явно сопричастную думу – средь запаха спелых плодов и умирающих цветов.

Моя дочь

Ей одиннадцать лет, начало неблагодарного для девочек возраста, как говорят. Я больше не держусь этого взгляда – и я прав.

Высокая, тонкая, с большой головой и неопределенными волосами, но глаза!.. О, эти глаза, ее глаза!

Она не красавица и даже не хорошенькая. Она даже чуть-чуть дурна собой, но так умилительно!

Она образована, она шьет, как фея, и знает свой катехизис, как ангел, ее первое причастие будет прекрасно, как она сама!

Когда она глядит на меня, во всем моем существе наступает этот мир чистой совести для христианина – этот золотой взгляд генерала на солдата, который только что выказал себя молодцом.

У нее серые глаза, и зрачки светятся, как острия стрел этих добрых канадских дикарей, которые еще говорит на языке Фенелона и святого Викентия; ресницы, громадные и черные, как крылья ворона, трепещут, как голуби, и в порыве дочернего поцелуя взлетают и парят, как эти птицы.

Какая жена из нее выйдет! И, вероятно, какая мученица, увы, какого-нибудь нотариуса, и его любовниц, и его сигар, и своего скрытного сердца, гордящегося жертвой!

К счастью, она никогда не существовала и, вероятно, уже никогда не родится.

В деревне

Скромный старинный кабачок полон, закатных лучей; горячий свет зажигает окна, пляшет на плитках красных кирпичей, кровавыми искрами решетит расписные фаянсы дубового с медными пластинками поставца и, достигнув стола, за которым и мечтаю, опершись на руки подбородком, багрянит темное пиво в большой кружке.

Хозяйка все такая же, какой я ее знал, только седины прибавилось в ее рыжих волосах: она рассказывает мне про мужа кузнеца и про детей, из которых старший через пять лет должен тянуть жребий. Мне несколько трудно понимать ее, потому что она говорит на местном наречии, и несколько тяжело отвечать, ибо я мечтаю.

Мечтая, я гляжу сквозь низкое окно на большую дорогу, переходящую в улицу села, крайние жилища которого видны отсюда. Одно из них несколько выше прочих и лучи, протянувшись с запада, ласкают его кровлю с особой заботливостью.

Время от времени проходит мимо лошадь, волоча борону или таща соху, а за нею селянин, посвистывая или ругаясь, смотря по ходу запряжки, или же охотник налегке, сожалеющий о полных ягдташах, с которыми он возвращался полтора месяца тому назад. Крестьянин и охотник заходят порою, выпивают, расплачиваются и выходят, выкурив трубку и обменявшись новостями. Я же мечтаю.

И я вижу, как в этом самом кабачке, лишь несколькими месяцами моложе, сижу я у этого стола, на который сейчас облокачиваюсь, и пью, как сегодня, из большой кружки темное пиво, которое багрянят закатные лучи.

И думаю о Подруге, о Сестре, каждый вечер при моем возвращении кротко журившей меня за то, что я опоздал; и думаю о том, как однажды зимним утром пришли за ней люди в черных и белых одеждах, распевая латинские стихи, исполненные ужаса и надежды.

И жестокое уныние от незабываемых бедствий пронизывает меня, молчаливого, а ночь, окутывай кабачок, где я мечтаю, гонит меня к дому на краю дороги, к тому, что повыше других жилищ, к радостному и милому прежде дому, где встретят меня две смеющиеся и шумливые девочки в темных платьях, которые не вспоминаю, нет, и будут играть в маму, в свою любимую игру, до часа сна.

Апология

– Постойте, господин автор! Не насмешка ли ваше заглавие, не сдерживающее своих обещаний, и странный оборот, который принял этот своеобразный труд? На два слова, пожалуйста. Прежде всего, как случилось, что книга «Записки вдовца» оказалась такой сравнительно короткой, что вы были принуждены раздуть ее, включив сценарий для балета и тему пантомимы, которых ждет или уже постиг провал? Почему бы не поместить в изящной, маленькой приписке под этим тщеславным заглавием перечень ваших пьес для сцены, вместо того, чтобы так смешивать их в мало гармоничное целое?

– Милостивый государь или государыня, соблаговолите сначала принять во внимание, что, объединяя под одним заглавием различные по-вашему вещи, составляющие этот том, я следовал лишь тысяче современных примеров. Затем, если я слил, а не смешал, с этими записками отрывки в некотором роде театральные, кто нам сказал, что я не имел для этого основания?

– Прекрасно, но самое заглавие, но отношению к тем только страницам, которых оно типографически касается, сознайтесь же, что оно совершенно не отвечает понятию, которое честные средние читатели могли бы по всей справедливости о нем составить. Словом, эта часть книги не носит характера записок в обычном значении этого слова.

– Автобиографически – нет, но