Мимолетное испуганное затишье, я потом ее как ветром сдувает с дивана. Скачет прямо по мне. Я только охаю, когда острая коленка упирается в живот в опасной близости от паха. Девица кубарем скатывается на пол и отпрыгивает к стене, не отводя от меня затравленного взгляда, при этом пытается натянуть пониже край широкой футболки.

У нее глаза огромные, как блюдца, и в них не только страх, но и узнавание.

— Ну, здравствуй, — я укладываюсь поудобнее, подпираю щеку рукой и, не стесняясь, рассматриваю ее. В упор, как я умею. Подчиненные на работе ссутся от страха в этот момент. Рыжая тоже не выдерживает:

— Отвернись! — выпаливает она, продолжая тянуть футболку вниз, при этом якобы незаметно щупает себя, в тщетных поисках трусов. Понимает, что их нет и глаза становятся еще больше.

Я ее мучения облегчать не собираюсь:

— Что я там не видел?

Она возмущенно охает и краснеет еще больше. Морщится. И мне даже кажется, что сейчас заревет.

Размечтался.

Стискивает челюсти, упрямо вскидывает подбородок и с вызовом смотрит на меня.

Хм… Мне даже становится интересно. Ее реакция меня забавляет.

— Как тебя зовут?

— Решил познакомится? — нагло отвечает она, тут же вызывая желание надавать по заднице.

Топорщится, как задиристый воробей, но вижу, что нервничает, боится. При этом взглядом шныряет по углам в поисках своих несчастных шмоток.

— Должен же я знать, кто всю ночь храпел у меня под боком.

— Перебьешься!

Кажется, кто‑то забывается. Приняла меня за приятеля‑студентика, рядом с которым можно вести себя как оторва? Зря.

— Знаешь, а мне плевать и на тебя, и на твое несчастное имя. Уверен, в нем нет ничего особенного.

От холода, которым окатываю, она вздрагивает, на миг превращается в маленькую растерянную девочку. Не привыкла, что осаживают, не знает, как себя вести. Но надо отдать должное, подбирается быстро:

— Да? — глазенки сердито стреляют в мою сторону, — раз ничего особенного, то зачем притащил сюда? Может, ты маньяк?

— Маньяк? — поднимаюсь с дивана и подхожу к ней.

— Да. Приволок меня сюда, против воли!

— Ммм, — подступаю еще на шаг ближе, смотрю сверху вниз, заставляя ее отступать, пятиться пока не упирается спиной в стену, — мне надо было оставить тебя в клубе, Ёжик? С тем хлыщом, который тебя накачал и уже стягивал штаны, когда я появился?

Она снова вспыхивает. Взгляд смущенный и одновременно возмущённый. Она меня ненавидит. Несмотря на то, что спас — ненавидит. Эмоции как на ладони, хлещут, обжигая своей откровенностью, вызывая странную потребность собрать их, присвоить.

— А может, у тебя программа на вечер такая была? Подставиться первому попавшемуся уроду, проблеваться в общественном сортире, а потом спать где‑нибудь посреди хлама?

Вскидывает на меня яростный взгляд. Рыжая, а глаза темные, почти черные. Странное сочетание. Цепляет.

— Если так, то можешь быть спокойна. Большую часть выполнила — и проблевалась и спала без задних ног.

Глаза округляются и в них замирает невысказанный вопрос.

— Обдолбанные девки меня не заводят. С этим не ко мне. Думаю, проблем с поиском кобелей не испытываешь?

Рыжая возмущённо хватает воздух ртом, а потом цедит сквозь зубы:

— Я вообще‑то еще девственница.

Я смотрю на худые, подтянутые ноги, на мою футболку едва прикрывающую стройные бедра и снова чувствую такой прилив, что в паху все сводит.

На хрена мне эта информация? Какое мне дело до того, девственница она или нет? Вообще похер.

Снова возвращаюсь взглядом к ее ногам.

Да ну на фиг? Какая девственница? Пиздеж. Наглый и беспросветный. Не понятно только для чего.

— Мои соболезнования, Ёжик, — цинично насмехаюсь в ответ на ее липовое признание.

— Хватит меня так назвать! Какой я тебе ежик?

Я только жму плечами. Пояснять ничего не собираюсь. Пусть думает, что хочет.

Она тем временем пытается перескочить на другую тему:

— Раз такой благородный… мог бы отдать мне диван, а сам лечь… на пол.

Обалдеть. Она еще и с претензиями.

— Не мог. Это мой дом и мой диван.

— Как же гостеприимство? — пытается ерничать.

— Не ко мне.

Я не поддаюсь на ее провокации и не позволяю вывести себя на эмоции. Смотрю все так же холодно, равнодушно, прекрасно зная, что ничто не отразится на моем лице. Ледяная маска, через которую этой дурочке не пробиться. И она это понимает. Чувствует, что ее мартышкины ужимки и шумное, по подростковому необоснованное возмущение никого не интересует и недовольно замолкает. Смотрит все так же с вызовом, дышит тяжело. И снова сквозь футболку я вижу ее напрягшиеся соски.

Черт…

— Где мои вещи? Я хочу уйти! Или может нельзя?

На долю секунды хочется сказать, что сжег ее тряпки, но держусь. Нет желания выслушивать дешевые истерики.

— Никто не держит. Твое барахло сохнет в ванной.

Она хочет уйти, но я стою поперек дороги, поэтому ей приходится по стеночке меня обходить. При этом она так старается ненароком меня не задеть, что даже не дышит в этот момент.

Чудная. И это мягко сказано.

Оказавшись от меня на расстоянии вытянутой руки, она бросается прочь. Я только вижу, как мелькают ее маленькие розовые пятки.

Мне кто‑нибудь может объяснить, как вообще это безобразие оказалось в моей квартире? Что это за приступ добродетели я вчера словил? Идиот.

Выхожу следом за ней в коридор и жду, когда эта ведьма соберется. Пора ее выпроваживать из моего дома. Она меня напрягает. Какой‑то резонанс в груди на каждый ее взгляд, каждое слово.

Из ванной доносится какая‑то возня и ругань, потом дверь распахивается, громко бахнув по стене, и на пороге появляется моя ночная гостья. Наспех одетая и такая возмущенная, что чуть ли не жаром пышет.

— Ты! — яростно тычет пальцем в мою сторону пальцем, — ты!

Я подпираю плечом стену и исподлобья смотрю на эту чуму:

— тебе не кажется, что у тебя проблемы с формулировкой мыслей.

Она пропускает мою фразу мимо ушей и выпаливает на одном дыхании.

— Я поняла, почему ты называешь меня Ёжиком!

— Умница.

— Ты видел мое белье!

— Я тебе больше скажу… я его снимал.

Мне нравится, как эта коза краснеет. Нравится выбивать ее из состояния равновесия. Это какая‑то странная игра, смысла которой я пока не понимаю.