Стефани допила свой кофе, оставила тех трех девушек – они все еще обсуждали нападение на несчастную шведку – и отправилась на Брюэр-стрит. Поднявшись по лестнице, заметила, что металлическая дверь на лестничной площадке третьего этажа открыта. Изнутри донесся знакомый голос:

– Я здесь, Стеф.

Дин Уэст. Она тотчас напряглась и, прежде чем войти, на миг замерла на месте, чтобы взять себя в руки. Уэст пил из банки напиток «Ред Булл». На нем были бордовый кожаный пиджак, черная водолазка, черные джинсы и ботинки «Док Мартенс». Как обычно, Стефани поймала себя на том, что смотрит в его выпученные, как у лягушки, глаза и на его кошмарные зубы. Его рот был слишком мал для них – кривых и желтых, росших как попало. Зубов было слишком много.

– Как прошла последняя ночка? Где-нибудь в отеле на Кингс-кросс, верно?

Стефани кивнула:

– Их было двое, когда я пришла туда. Болгары, я думаю. Или румыны.

– И что? Значит, и бабла было в два раза больше.

– Они не заплатили за двоих.

– Как это?

– Они не говорили по-английски. И подумали, что уже заплатили за них обоих.

– Мне плевать, что они подумали. Деньги вперед. Это правило. Всегда.

– Но не в этот раз.

Уэста распирало от злости. Его лоб собрался недовольными складками.

– Черт возьми, Стеф, что с тобой не так? Мы ведь всегда ладили, ты и я. Я всегда считал, что ты умнее других, но теперь больше так не думаю. Чему я тебя всегда учил? Деньги вперед! Сколько раз тебе нужно повторять?

– Я и взяла вперед. – Стефани передала Уэсту его долю. – За одного.

Он принялся пересчитывать банкноты.

– Я не виноват, что ты взяла с них не так, как нужно. Гони мне мою долю за второго. Заранее предупреждаю: меня не волнует, если тебе ничего не достанется.

– Когда я приехала, оба были уже пьяны. Они хотели, чтобы я тоже напилась. Учитывая состояние, в котором они находились, я решила, что лучше согласиться с ними. Поэтому сделала все, что они хотели, а затем напоила их до бесчувствия. После этого я прихватила вот это. – Стефани вытащила из кармана два бумажника и бросила их Уэсту. – Можешь взять отсюда свою долю за второго.

Бескровные губы Уэста растянулись в улыбке. Он принялся изучать содержимое бумажников.

– Кредитные карты? «Дайнерс», «Виза» и «Мастеркард»… Отлично. Что у нас в другом? «Виза» и «Амекс Голд»… Шикарно. Барри будет в восторге. – Барри Грин, иногда продававший Стефани наркотики, также промышлял перебивкой кредитных карт, используя для этого корейскую машинку, которая меняла на магнитных полосках пин-коды. Хорошее настроение Уэста испарилось так же быстро, как и материализовалось. – И только шестьдесят фунтов наличными? Сколько ты сейчас берешь за услуги, Стеф?

– Как обычно.

– И после этого у них на двоих осталось всего шестьдесят фунтов наличкой?

– Откуда мне знать? Я не считала.

– Не надо заливать. Ты ведь немного прикарманила, верно?

Всего триста пятьдесят пять фунтов. Им она оставила лишь мелочь.

– Подозреваю, что всю наличку, какая у них была, они спустили на дешевое пойло, которым накачали меня.

– Не строй из себя дурочку, Стеф. И не пытайся надуть меня. Давай, выкладывай, что там у тебя.

– Точно так же мне всегда говорил детектив Маккиннон. Кстати, у меня все еще остался его телефонный номер.

Внешне гнев Уэста остыл, но внутри он все еще клокотал, и они оба это знали.

– Не испытывай судьбу, Стеф. Когда-нибудь удача от тебя отвернется.

– Знаю. Так же как и от тебя. Мы оба взяли время у нее взаймы.

* * *

Однажды Дин Уэст изнасиловал меня. Я говорю «изнасиловал», потому что так мне теперь кажется, но тогда я была не совсем уверена в этом. С ним меня познакомила Энн Митчелл. В те дни она все еще была проституткой, работала на Уэста, и, я думаю, делала это исключительно для того, чтобы угодить ему, хотя мне она сказала, что это в моих интересах. Энн сказала мне, что за небольшую долю моих заработков Дин обеспечит мне защиту, да и в любом случае без его разрешения мне просто не позволят работать в этом месте. Это была ложь. Как и большая часть того, что Энн говорила в те дни. Но я не обижаюсь на нее. Она ничем не отличалась от других женщин, кто зарабатывает на хлеб этим ремеслом. Во всяком случае, ничем не отличалась от меня.

Все произошло здесь, на Брюэр-стрит, в этой самой комнате, в которой я сейчас стою. Более того, сейчас смотрю на Уэста, и мне не дает покоя вопрос, что, если он тоже думает об этом. Кажется, это было целую жизнь тому назад… Вернее, это похоже на другую жизнь. Не мою, а чужую. Я едва узнаю ту Стефани, которая возникает в моих воспоминаниях. Если я когда-то и была ею, то больше уже никогда не буду.

Когда тем утром я вошла в эту комнату, Уэст был по-старомодному предупредителен. Даже вежливо выдвинул стул, предлагая мне сесть. Как я позже узнала, это было вполне в его духе. В первое мгновение он – сама галантность, а в следующее обращается с тобой как дикарь. Я так и не поняла, насколько эта галантность искренна, или он нарочно культивировал ее, но в любом случае это часть его легенды. Несомненно одно: Уэсту всегда нравилась его репутация человека, которого лучше не злить. Ему тридцать пять лет, и двенадцать из последних девятнадцати он провел за решеткой.

Глядя на него, ни за что не подумаешь, что он садист. В его облике нет ничего угрожающего. Уэст не слишком высок – пять футов девять дюймов[3], если не ошибаюсь, – зато очень худой и с мелкими чертами лица. Руки у него тонкие, а пальцы длинные, как у какой-нибудь пианистки. Прилизанные, светло-каштановые волосы расчесаны на прямой пробор, что придает ему слегка женственный вид. Он не выделяется в толпе. Но стоит ему прийти в ярость, как возникает ощущение, что его глаза вот-вот выскочат из орбит. Бледная кожа становится бескровной, почти голубой, и он излучает чистое зло.

Нет, с Уэстом шутки плохи. Это знают все. Если он говорит, что с помощью ножниц поиграет на вашем лице в крестики-нолики, то будьте уверены, так оно и будет, потому как если вы что-то слышали о нем, то должны знать, что раньше он уже делал такие вещи. Когда пару лет назад я впервые вошла в эту комнату, то даже не заметила отвертку на столе рядом с местом, где сидела.

Сначала он сказал мне, какая я хорошенькая. Сказал, сколько денег я заработаю. Сказал, что, если мне что-то понадобится, достаточно лишь попросить его. А затем вышел из-за стола, взял отвертку и, встав позади меня, наклонился и шепнул мне на ухо: «Хочу посмотреть, что у тебя есть. Потом я тебя попробую, а сейчас раздевайся».

Он не угрожал мне словами, не вертел перед моим лицом отверткой. Ему это было не нужно. И этот факт неким странным образом убедил меня тогда – да и после того, – что это не было изнасилованием. Теперь я знаю: было изнасилование, потому что моя покорность была автоматической, основанной на уверенности в том, что так или иначе, но Уэст получит от меня то, что ему нужно. У меня просто не было выбора. Подчиниться ему было условием самосохранения. И это еще до того, как я узнала о его жуткой репутации. Я чувствовала исходящую от него угрозу и знала, что она неподдельная. Думаю, он предпочел бы, чтобы я запротестовала или даже попыталась сопротивляться – это дало бы ему некое оправдание учиненному надо мной насилию. Но я не сопротивлялась. Вместо этого покорно разделась и позволила ему взять меня так, как он хотел. И он взял меня – чисто механически, жестоко и грубо, но я не показала, что мне больно.