litbaza книги онлайнДетективыЗмеи и лестницы - Виктория Платова

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 4 5 6 7 8 9 10 11 12 ... 95
Перейти на страницу:

Моя подружка.

Из этого можно было сделать только один вывод: Иньеста влюбился. Амигу (родом из Приозерска) он подцепил в испанской языковой школе «Аделанте», которую исправно посещал последнее десятилетие. Конечно, для Вересня было бы предпочтительнее, если бы амига оказалась носительницей языка. Тогда она смогла бы подкорректировать писанину Иньесты и придать ей аутентичный лоск. Очевидно, именно этого лоска и не хватило запросу. А еще – убедительности. Вот когда Вересень горько пожалел, что не имеет под рукой надменного латиноса Пуига. Уж тот наверняка выкатил бы бронебойные эпитеты и не менее бронебойные сравнения, и так заморочил бы испанцам голову, что они бы в лепешку разбились и до самого короля дошли в поисках истины.

«Пойдет дождичек, и трава начнет расти, чтобы бычки кушали, только вот невезуха моя чертова, сколько б дождь ни лил, мертвые бычки твоего папы все равно не оживут».

О, да.

Умом Вересень понимал, что дело вовсе не в запросе, и, ответь испанцы в течение пяти рабочих дней, это ничего бы не изменило. Еще один ложный след, свободно болтающийся конец веревки, к которой ничего не привязано.

Дело Кати Азимовой довело его едва ли не до нервного срыва. Убитая модель снилась Вересню каждую ночь: она потерянно бродила по своему медицинскому боксу, брала в руки воображаемые предметы, и даже указывала на них следователю. Но, поскольку предметы были воображаемыми, Вересень разглядеть их не мог. Как не мог разглядеть иногда появляющихся на стенах бокса надписей. Они возникали на секунду-другую и тотчас исчезали: буквам (русским и латинским вперемешку) не суждено было сложиться в слова. Несчастный Боря Вересень просыпался с головной болью и свинцовым привкусом во рту. И ощущением, что прошел мимо чего-то важного. Это важное лежало на поверхности, протяни руку и возьми, но взять не получалось. Кончилось все тем, что его вызвал Балмасов: для «последнего и решительного», как он выразился, разговора.

– Сколько дел у тебя в производстве? – спросил он.

– Пять, – ответил Вересень. – Вы же знаете, у нас вечно завал.

– Знаю. Как продвигаются дела?

– Продвигаются потихоньку.

– А у меня другие сведения, – по ушам Вересня ударила барабанная дробь «Травиаты». – Ни хрена они не продвигаются.

– Почему?

– Потому что Борис Евгеньевич Вересень вот уже год мусолит одно-единственное сраное убийство. И больше ничем заниматься не желает.

– Во-первых, не год, а девять месяцев…

– Вот именно. Давно пора разродиться, ты не находишь?

– Всему свой срок.

– Срок! – Балмасов наставительно поднял палец. – Срок – ключевое слово в нашей работе. Уже все сроки вышли, а никаких результатов я не вижу. И долго так будет продолжаться?

– Сколько потребуется, столько и будет, – набычился Вересень.

– У нас здесь не частная лавочка! У нас, между прочим, тоже есть план по раскрытию. Или ты забыл?

– Нет.

– Так я тебе напомню. А заодно напомню, что имеются еще четыре дела, на которые ты, фигурально выражаясь, положил с прибором. Я понимаю, модельные агентства, девочки-красотки и все такое… Есть от чего голову потерять.

– О чем вы?

– Ладно-ладно. Уж и пошутить нельзя… А вообще, выглядишь ты хреново, Вересень. И глаз у тебя совсем замылился.

– Да нет. Все в порядке.

– Со стороны виднее. Сделаем вот как. Возьми-ка ты пару-тройку свободных дней, поправь здоровье и постарайся ни о чем не думать. А когда вернешься – посмотрим.

– На что?

– На то, как нам быть дальше.

Вересень не первый год знал Николая Ивановича Балмасова. Амортизационная пара-тройка дней всплывала в тех случаях, когда старший советник юстиции окончательно решал для себя: один из его подчиненных не справляется с делом. И нужно передавать дело другому: со свежим взглядом, с нестандартным подходом; способному выпрыгнуть с уже накатанной колеи и проложить новую. В первую минуту Вересень даже почувствовал облегчение. Он устал от блуждания в потемках, устал от медицинского бокса, устал от повторяющихся снов. Катю Азимову нужно забыть, хотя бы на время, – иначе есть немаленький риск сойти с ума. Стать персонажем Мануэля Пуига, чье имя спрятано в самом конце книги. Там, куда – по тем или иным причинам – мало кто добирается.

«по щекам ее текут слезы, и она смотрит на сцену, где никого нет, потому что Фред Астер умер и уже не придет, и видит, как они вдвоем появляются прозрачные, это она представляет, что после его смерти они снова танцуют, и отходят все дальше и дальше, и делаются совсем крошечные, и кружатся где-то там, за деревьями, и их больше не видно, куда они, мам?»

О, да.

В те два дня и свершилось предательство. Но не предательство Риты Хейворт. Это он, Борис Вересень, предал Катю Азимову. Отказался от нее, оставил неотомщенной. И она, как будто поняв это, перестала являться Вересню во снах.

Он вообще перестал видеть сны – любые. Это случилось не сразу, не внезапно: поначалу его сны перестали быть густонаселенными. Люди – знакомые и незнакомые – покидали их поодиночке, по-английски, не прощаясь. Не велика потеря: ушли одни – придут другие. Но другие не приходили, обходя сны Вересня, как чумной барак. Потом наступила очередь предметов, потом – ландшафтов, потом – природных явлений. Последним, что увидел Вересень во сне, было озеро со свинцовой, избитой ливнем водой. А после этого наступила темнота.

Дело передали Иньесте, и первое время Вересень усердно, хотя и без прежнего огонька, помогал ему. Но и Иньесте, слывшему везунчиком и абсолютным чемпионом по раскрытиям, не удалось ничего поделать с тайной гибели Кати Азимовой.

– Мьерда[2], – резюмировал он в конечном итоге, и дело отправилось в стаю «глухарей».

…Почему Вересень вдруг вспомнил о Кате именно сегодня, после телефонного разговора с Балмасовым? Никакой видимой причины не существовало. И это не нравилось Боре. Как и то, что он проявил довольно прогнозируемую мягкотелость и согласился на поездку в Канельярве.

– Оперативная группа уже на месте, – сказал напоследок повеселевший Балмасов. – Ты ведь работал с капитаном Литовченко?

Вересень насторожился. Он неплохо знал Литовченко и как-то даже выпивал вместе с ним (литр «Зубровки» против 0,5 нефильтрованного темного пива). Выпитая в одно рыло «Зубровка» никак не сказалась на самочувствии Литовченко. Он передвигался по жизни, без всяких усилий таща на себе груз вредных привычек: капитан часто и помногу пил, питался исключительно шаурмой, выкуривал по две пачки дешевых сигарет в день, сквернословил, как сапожник, был невоздержан и даже буен в отношениях с женщинами. При этом внешний облик Литовченко мало чем отличался от облика героев картин знаменитого живописца Дейнеки: та же идеальная фигура, те же ослепительно белые зубы, те же роскошные густые волосы. Хоть сейчас на парад физкультурников, на борт корабля, в кабину самолета – «В небе – соколы Сталина!». Несмотря на слегка глуповатый плакатный вид, Литовченко слыл отличным и цепким оперативником, и совсем недавно стал временно исполняющим обязанности начальника убойного отдела.

1 ... 4 5 6 7 8 9 10 11 12 ... 95
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?