учит Письменная и Устная Тора. Они употребляли сильные слова, дабы впечатать это в ее сердце. Ибо только так сможет она, и в этом мире, и в ином, обрести благоволение Господа и мужа и заслужить достойных сыновей и благовоспитанных дочерей [Gottlober 1976, 1: 99].

Из слов Готтлобера следует, что законы семейной чистоты, равно как и иные заповеди, имевшие отношение к женщинам, передавались невесте старшими женщинами по ходу свадебного обряда. М.-А. Хилф, родившаяся в Теофиполе (Волынская губерния) в 1874 году, очень похоже описывает, как ее мать знакомили с тремя женскими заповедями. Мать ее выдали замуж в 16 лет, и еврейским обрядам она обучалась дома от свекрови, например: «Наставления бабули Рифки простирались от наилучшего способа приготовления сладкой, белой или субботней халы – хлебной плетенки, до ритуального благословления свеч молитвой и слезами в эрев-шабес, или канун Субботы. Мама никогда не забывала примеров и заветов старшей женщины» [Hilf 1964: 25–26]. В обоих случаях речь явно идет о миметической традиции, которая передавалась младшим изустно, без обращения к галахическим текстам и авторитетам.

Тот же сценарий прописан и в «Арух ха-шульхан», кодексе XIX века, представляющем собой свод еврейских законов; автор его – рабби Й. М. Эпштейн (1829–1908). В том, что касается еврейского женского образования, рабби Эпштейн подтверждает, что девочек необходимо обучать тем законам, которые имеют к ним отношение. Далее он подробнее говорит о том, как именно проходило такое обучение: «Никогда не учили мы женщин по книге и не слыхивали, чтобы такое бывало. На деле, каждая женщина обучает свою дочь или невестку общеизвестным правилам, которые должна знать каждая женщина»[29]. Соответственно, рабби Эпштейн описывает в качестве предпочтительной модель неформальной матриархальной передачи традиции, которую наблюдал в своем окружении, и одновременно выражает некоторую озабоченность по поводу новых методов[30].

Эти и подобные неформальные методы социализации оставались неизменным компонентом еврейской жизни. Кроме того, женская грамотность была в традиционных восточноевропейских еврейских общинах достаточно распространенным явлением. Образ набожной пожилой женщины, читающей «Цене-у-рене» или тхинес, часто встречается в тогдашней литературе и мемуарах. «Цене-у-рене», сборник переводов на идиш библейских притч с добавлением мидрашей и этических наставлений, был составлен рабби Я. Ашкенази в XVII веке и быстро превратился в стандартное субботнее чтение для евреек. Специалист по литературе на идише X. Шмерук подсчитал, что с 1765 по 1850 год только в Восточной Европе книга выдержала не менее 210 переизданий [Shmeruk 1964: 334]. Объем и количество тиражей косвенным образом подтверждают распространенность среди женщин навыков чтения на идише. Подобным же образом, тхины, или женские молитвенники, – их тиражи сложно подсчитать в связи с существованием дешевых технологий печати – были повсеместно распространены среди евреек[31].

Рис. 1. Студийный портрет Б.-М. Альтшулера (1826–1916) из Минска, преподавателя русского, иврита и идиша в Щедрине, и его жены Алты, преподавательницы идиша девочкам и зогерки (знатока женских молитв). Речица, около 1900 года

Не существует статистики касательно распространения грамотности среди евреек Российской империи в начале XIX века. В то же время объем публикаций и литературные тропы свидетельствуют о том, что чтение на идише было для них вполне обычным занятием. Идиш, разговорный язык восточноевропейского еврейства, использует фонетическую графику и еврейский алфавит; освоить навыки чтения было несложно. Многих женщин, видимо, знакомили и с навыками чтения на древнееврейском, чтобы они могли следить за чтением молитв. Имея эти навыки, несложно было научиться читать на идише.

Время двигалось вперед, а с ним и формальное образование для девочек-евреек. Некоторые вместе с братьями посещали хедер, хотя и ограниченное количество времени. Другие проходили формальный курс домашнего обучения в области религии и практических навыков, таких как написание писем или арифметика. Поскольку женщины играли весьма значимую роль в экономической жизни российских евреев, для обучения девочек существовали сугубо практические причины. Готтлобер, чьи воспоминания уже цитировались выше, в частности, отмечает, что владение польским делало девушку столь же привлекательной невестой, как и красота [Gottlober 1976: 86].

В особо набожных семьях идеалом считалось, если женщины зарабатывают на жизнь, а мужчины полностью посвящают себя изучению Торы. Хотя многим таким мужчинам приходилось рано или поздно искать работу, чтобы обеспечивать семью, а в большинстве семей знатоки Торы так и не появлялись, этот идеал оказывал свое воздействие на еврейское общество. Даже за пределами кругов миснагидской элиты присутствие женщин на рынке оплачиваемого труда считалось не только допустимым, но и желательным[32].

В обеспеченном сегменте общины, особенно среди тех, кто заимствовал нормы соседей-неевреев, весьма ценились частные уроки французского, немецкого, игры на фортепьяно и танцев[33]. Успех в свете требовал не только соответствующих нарядов и манер, но и языковых и эстетических навыков.

Изменения образовательных норм были связаны с внешними контактами и с экономической ситуацией, равно как и с постоянной критикой старого со стороны одной конкретной группы внутри еврейского общества. Широчайшее воздействие на еврейское образование оказала русско-еврейская Таскала.

Маскилы и образование

Русско-еврейское Просвещение, или Таскала, выросло не только из европейского Просвещения и его еврейских проявлений, но и из специфических общественно-политических условий, сложившихся в Российской империи. Благодаря единству языка, религии и культуры российские евреи – особенно проживавшие рядом с западными границами – могли заимствовать идеи немецкой и галицийской Гаскалы. Идеи гуманизма, рационализма, веры в науку, важности светского знания и изучения языков пришли к российским евреям через деловые, социальные и семейные контакты на западной границе. К началу XIX века некоторые из них уже разделяли идеи Просвещения, хотя организованное движение зародилось лишь несколькими десятилетиями позже.

Русские маскилы, находившиеся под влиянием представлений немецких евреев, с энтузиазмом восприняли идею светского образования и изучения языков как способа самосовершенствования. В немецко-еврейском контексте эти важнейшие задачи Гаскалы были инструментами нормализации жизни общины, конечной задачей ставилась эмансипация[34]. В Восточной Европе гражданская эмансипация выглядела куда более отдаленной целью. Русские маскилы, вслед за немецкими соратниками, возлагали надежды на действия правительства и конечный триумф гуманизма, однако при этом вели свою деятельность в совершенно иной обстановке.

В немецких землях, равно как и в бывших польских землях, попавших под управление Габсбургов, маскилы видели свою цель в том, чтобы сотрудничать с местными правительствами ради просвещения своих невежественных собратьев. Лучшим, пожалуй, примером тому служит реакция евреев на Эдикт о толерантности, выпущенный Иосифом II в 1782 году. Эдикт, наряду с рядом сопряженных с ним законодательных актов, заложил основу новой системы, в рамках которой евреи как отдельный