Но тут две тени, внезапно приблизившиеся к нему, заставили кардинала подумать, что за ним следили, в то время как следил он сам.

— Ваше преосвященство, это мы! — сказала самая низенькая и самая испуганная из двух теней сладким голосом.

— Это мы, монсеньор, ждём вас с утра и ждали бы до сих пор, если бы нам не пришла счастливая мысль отыскать вас в лагере. Мы видели, как вы вошли туда вместе... а вышли одни, но мы должны были ждать лёжа в траве, пока вы закончите ваши дела...

Эта тирада была сказана с южным произношением второю тенью — длинной, прямой, увенчанной головою непомерной ширины.

— Рюскадор и Грело! — сказал Арман дю Плесси, одарённый необыкновенной памятью относительно лиц и имён. — Вы явились сюда! Ну, теперь или никогда вот он случай для тебя вступить кадетом в гвардию, а тебе — в люсонское капуцинство.

Говоря таким образом, он завёл обоих в тень между двумя палатками, откуда при лунном сиянии ещё можно было видеть Филиппа де Трема, подходящего к траншеям.

— Следуйте за этим человеком, — продолжал Арман дю Плесси, — и перескажите мне в точности, что он будет делать. Я буду вас ждать у себя.

С этими словами он оставил их.

Худощавый был сыном разорившегося провансальского маркиза. Он был рекомендован епископу Люсонскому как искусный всадник, замечательный фехтовальщик и превосходный птицелов. Толстяк был прислан из Нивелля, отцом его, трактирщиком, бывшим поваром епископа Люсонского. Первому было пятнадцать лет, второму двадцать. Арман дю Плесси совсем забыл об этих двоих, прочитав их просьбу, когда за ним прислали, чтоб ехать в замок Нанкрей.

Рюскадор и Грело устремились по следам графа де Трема и не теряли его из вида, скрываясь за палатками.

Полковник дошёл до конца лагеря. Перед ним расстилалась равнина, частью залитая из-за наводнения, в конце которой возвышались главные укрепления Монтобана, защищающие корборьесские ворота, которые де Майен, руководимый кавалером де Нанкреем, должен был занять утром с блестящей свитой, чтобы приготовить въезд короля. Граф Филипп пошёл по этой трудной дороге. Молодые шпионы не могли преследовать его далее. Равнина была покрыта лунным светом, и на поверхности её негде было укрыться от взоров. Притом шум шагов в жидкой грязи, в которой можно было увязнуть по колено, скоро привлёк бы внимание преследуемого.

Но долговязый провансалец был одарён отважным и упорным характером. Ему было приказано «следовать за этим человеком», и он буквально воспринял приказание. Он приметил нечто вроде перереза, параллельного с той дорогой, по которой шёл граф Филипп, где виднелся остаток снега, уже слегка подтаявшего.

— Будем продолжать погоню, — шепнул он своему спутнику.

— Где?

— А вот там!

— Я тяжёл... Попробуйте вы, любезный друг, — сладеньким голоском отвечал толстый брабансонец.

Рюскадор не заставил повторять дважды. Он скользнул на опасный наст, который скрывал три фута воды под своей белой скатертью, а под водой такую вязкую глину, что он, завязнув, никак не мог выкарабкаться оттуда.

— Добрый друг, — прошептал он, — добрый друг, я вязну!.. Дай мне твою руку!

— Ш-ш! — зашептал толстяк. — Ночью голос слышен на невероятном расстоянии. Не шевелитесь и не говорите! Или тот, за кем мы наблюдаем, приметит нас и тогда прощай моя тонзура... а может быть, и наши шкуры!

— Ноя мёрзну в этой каше и вижу только звёзды!

— Будьте спокойны, я наблюдаю за ним.

В самом деле, луна сияла так ярко, что освещала малейшие детали пространства между линией осаждающих и осаждённым городом, а у тучного Грело были рысьи глаза.

Полковник де Трем решительно шёл к Монтобану. На ружейный выстрел от ворот он остановился и обнажил шпагу, сняв свой плащ, граф прикрепил его к эфесу, а сверху водрузил свою шляпу с пером. Левой рукой он поднял эту странную конструкцию высоко над головой. Складки плаща падали на его плечи. Издали он казался фантастически худым гигантом.

Толстый брабансонец быстро смекнул что к чему. Филипп пошёл дальше, но не сделал он и тридцати шагов, как громкое «Кто идёт?» раздалось в ночной тишине. Граф не отвечал и всё шёл вперёд. Красный свет блеснул на равелине, защищавшем ворота, раздался выстрел, и свист пули долетел до ушей ночных шпионов.

Граф де Трем продолжал идти или, лучше сказать, бежать. Раздалось несколько выстрелов, и пули пробили плащ и шляпу, доказав, что выдумка графа была не бесполезной предосторожностью. Он находился тогда в двадцати шагах от городской стены и изо всех сил бросил правой рукой приготовленный свёрток. С живостью отступая назад и всё защищаемой обманчивой картиной, увеличивавшей его рост до невероятных размеров, он услышал, как один из тех, кто безуспешно стрелял в него, вскричал:

— Ай, чем это попал мне в нос этот мародёр?

— Письмо! — отвечал другой.

Остального граф расслышать не мог.

Зоркий Грело не пропустил ни малейшего движения графа и спрашивал себя, видя, что королевские солдаты, привлечённые к траншее неприятельскими выстрелами, окружили его и в суматохе приняли за одного из своих: «Расскажу ли я об этом долговязому?»

Но он только осторожно протянул руку жалкому Рюскадору, который выбрался из жидкой грязи на твёрдую землю, трясясь, кашляя, отряхаясь, как перепачкавшаяся собачонка.

Когда граф де Трем воротился в лагерь, молодые люди украдкой проследовали к палатке Армана дю Плесси. Полковник был встречен на рву солдатами, которых привлекли ружейные выстрелы. Он понял, что благоразумие требует краткого объяснения его ночной прогулки.

— Я ходил осматривать стены крепости, — грубо сказал им граф, — и не хотел подвергать опасности никого из вас в этой экспедиции. Я опасаюсь вылазки на рассвете. Пусть все будут наготове и под ружьём.

Филипп воротился в свою палатку, но вместо того чтобы лечь спать, он закрыл руками своё бледное и расстроенное лицо, облокотись о стол, на котором он недавно написал маркизу де ла Форсу вот такое письмо:

«Де Нанкрей продал себя католикам. Король отказал в звании маршала Монтобанскому главнокомандующему, как доказывают эти строки, написанные его рукою. Тогда кавалер Рене предложил коннетаблю де Люиню выдать ему осаждённый город, если коннетабль даст ему группу избранных офицеров, подкрепив их полком, как только отворятся корборьесские ворота. По совету герцога Майеннского, коннетабль согласился, и де Нанкрей пустил три красные ракеты. Полк, который будет готов для неожиданного нападения, находится под командованием графа де Трема. Человек, уведомляющий об этом маркиза де ла Форса, носит звание, запрещающее ему участвовать в подобных делах; он полагается на благородство Монтобанского губернатора, что тот сохранит в тайне сие уведомление, которое спасает его, но погубит пишущего эти строки, если останутся следы».

Хитрое письмо графа де Трема должно было заставить предположить маркиза де ла Форса, что оно написано епископом Люсонским. Это безымянное послание и записка Людовика XIII перешли за кальвинисткие укрепления, о чём Арману дю Плесси поведал Грело, сам того не подозревая, описав поступок офицера, за которым он наблюдал с Рюскадором.