– …Три, четыре…

– Элли… – слова будто царапали горло куском стекла. – Я подруга Эллион Декстер. Она рассказала мне о тебе…

Правдоподобно? Это звучит правдоподобно?

Ее колени продолжали дрожать и тогда, когда дуло исчезло. Самый большой, самый немыслимый кошмар воплотился в жизнь – Мак ее не помнил. Смотрел и не узнавал, целил в нее из пистолета, не желал, чтобы она приближалась к его машине.

Если бы в этот момент кто-то случайно подсунул ей яду, она бы выпила его, не задумываясь.

– Сегодня твой день, не так ли? – водитель равнодушно улыбнулся, нажал на кнопку пульта; ворота перед машиной начали расходиться в сторону.

– Мой день?

Она не понимала. Ее день?

Взгляд Лайзы приклеился к расползающимся створкам. Сейчас он уедет, а она останется – здесь, на улице, не с ним…

– Да, твой. Потому что сегодня ты не умрешь. Скажи спасибо Элли.

И черная машина, линии и изгибы которой она так хорошо помнила, неторопливо проехала мимо.

Раньше она не понимала суицидников. Считала их слабыми людьми, раздувающими свою личную, часто маленькую проблему до кризиса мировых масштабов; людьми, превращающими муху в слона. А теперь, сидя на лавочке у той же остановки, где ранее сошла с автобуса, вдруг неожиданно и спокойно приняла факт их существования. Нет, они не мягкотелы, эти люди… Просто проблемы иногда бывают очень сложными, почти нерешаемыми, а твои руки – слишком слабыми, чтобы остановить неправильно вращающееся колесо судьбы. Иногда Создатель взваливает на твои плечи слишком много – поднять бы, да трясутся колени и на исходе силы.

Так бывает, да… просто бывает.

Шли по своим делам прохожие, качалась растущая у бордюра трава, плыл над дорогой выхлоп от проехавшего мимо грузовика, медленно и неслышно садилось солнце. Жара спала.

Июль. Двадцать седьмое число.

Двести шестнадцатый год.

Где-то там, в собственном доме (куда никогда не ступала ее нога), собирается ужинать Мак: вешает на стул в спальне футболку, раздумывает о том, что достать и разогреть из холодильника. Он уже забыл, что встретил странную девчонку у ворот, – проехал мимо и стер ее из памяти. Она не цель, не подлежащий уничтожению объект, а значит, стоит ли помнить?

А Лайза…

Она сидит на остановке, смотрит на грязные колени, на расцарапанные ладони, смотрит вдаль, на противоположную сторону улицы, – туда, где растет куст шиповника, – и, кажется, уже не задается вопросом «за что?», не ищет глубокий смысл жизни. Кажется, она вообще потеряла способность мыслить.

И хорошо. Пусть эта способность никогда не возвращается, никогда. Пусть она тоже забудет сегодняшний день, пусть он случайно выпадет из памяти, пусть канет в ту временную ветку, которую она никогда не проживет.

Некогда знакомую улицу тихо накрывали синеватые сумерки; звякал над дверью «Яркого островка» колокольчик, выпускал наружу людей, держащих пакеты – с чаем, печеньем, сыром или молоком. Они пойдут домой, у них все здорово – дома их помнят и ждут.

Спокойно, мирно, пусто, почти хорошо: ни мыслей, ни эмоций – вакуум.

Кажется, ей тоже надо куда-то идти. Но куда?

На номер и маршрутную карту подъехавшего автобуса – третьего по счету – Лайза смотрела стеклянными глазами.

* * *

Ее квартира всегда была аккуратной, с любовью обставленной и уютной, но входить в нее этим вечером оказалось сродни попытке влезть в старую разбитую скорлупу – тесную, выцветшую, с колющимися и цепляющимися за раны краями. И теперь, свернувшись на диване калачиком, Лайза думала о том, что ее выкинуло из жизни – вышвырнуло гигантской волной из моря на берег. Нет, жизнь осталась, она кипит там, за окном, только внутри образовалась жуткая пустота.

Что-то нужно делать, как-то трепыхаться, что-то предпринимать, но силы иссякли – их не осталось на то, чтобы придумать хотя бы одну стоящую идею. Все вокруг стало неважным, чужим, а из головы не уходило лицо Мака. Знакомое любимое лицо с незнакомым взглядом.

«У тебя есть пять секунд, чтобы объяснить, откуда ты знаешь мое имя…»

Откуда?

Знал бы ты, как много я о тебе знаю… И как сильно я тебя люблю. Почему, Мак? За что?

А ведь где-то там есть «ее» Мак, который этим вечером не дождался любимую домой. Наверное, есть. Если временную ветку – их ветку, – в которой он существовал, не стер Портал.

Эти мысли причиняли столько боли, что приходилось гнать их прочь. Отцепитесь, отстаньте!

Она отдохнет, успокоится и обязательно что-нибудь придумает. Она еще не на краю, по крайней мере, не на самом, а значит, поборется, не сдастся вот так просто.

Только бы заснуть, только бы унять беспокойный мозг, твердящий, что ничто уже не станет прежним.

Нет, станет! Она же Лайза, она сумеет найти выход из ситуации, и Мак все вспомнит. Ей бы только пережить этот вечер, пережить этот кошмар и не поверить в него – не сделать его своей новой реальностью. Потому что выход исчезает только тогда, когда человек верит, что выхода больше нет. А это не так. Не так.

Из-под закрытых век, стекая по щеке к уху и образуя на подушке мокрое пятно, одна за другой катились слезинки.

Утро принесло с собой острые как бритва размышления, трезвость рассудка и пустоту в сердце. Вокруг лежали те же узорчатые подушки, разлаписто упершись в ковер, стоял тот же бежевый с сиреневым рисунком диван, окружали стены пустой и тихой квартиры – бывшей квартиры.

Значит, она не перенеслась. Не проснулась в собственном времени, не открыла глаза там, где должна была, – в постели Мака, под его теплой рукой.

Холод усилился.

Нужно что-то делать. Срочно что-то делать.

Лайзе казалось, что если она не исправит эту чудовищную ситуацию сейчас, то не исправит ее уже никогда: время насмехалось над ней, заглатывало в бездонную пасть, приказывало смириться.

Смириться…

Ну уж нет!

Распахнутая форточка впустила в комнату радостный щебет птиц, свежий июльский ветер и шелест листвы, наполнила тишину гулом проходящих под окнами машин.

Уставившиеся в окно глаза осоловело созерцали зеленую улицу; в голове медленно двигались по кругу мысли, словно гигантские шестерни, застревающие в щедро рассыпанном паникой невидимом песке.

Весь этот ужас исправлять должен тот, кто его придумал, а не она, Лайза. Она лишь выполнила предписание: вошла в будку, выслушала предложение робота и вежливо отказалась от Перехода. Всё. Всё!

В груди завертелась новая волна злости: да, она ошиблась в одном слове… или в двух. Где-то озвучила неверный запрос, выдала некорректную формулировку, но не она, черт возьми, строила Портал, не она – Дрейк! Вот ему и отвечать… Пусть теперь выслушает жертву обстоятельств, натянет на непроницаемое лицо скорбное выражение, сочувственно похлопает ее по плечу и все уладит.