Та машинально кивнула, а потом встрепенулась:

— А зачем тебе? Поранилась? — осмотрела девочку с ног до головы.

— Да. Я ее выпью, чтобы сердце залечить, а то здесь болит, — стукнула Машенька себя кулачком в грудь и тихонько, шмыгнув покрасневшим носом, добавила: — Так с коленками мама делала…

Тетя Света тоже расплакалась и начала причитать:

— Бедная девочка, бедная девочка…

Только от этой боли лекарства не было. Для взрослых временным обезволивающим был алкоголь, но он не лечил. А что делать маленьким деткам? Забывать… Но это невозможно для ребенка с фотографической памятью.

Тогда Машенька и узнала, что такое настоящая боль. Это когда ранят в самое сердце.

Она улыбается на мои слова о том, что я все равно узнаю, что она скрывает, а я, идиот, смотрю на ее губы. Не могу выбросить из башки нашу вчерашнюю стычку в коридоре. Да и чего таить, всю ночь не мог. Трахал девчонку, а думал о своей мачехе. Нормально, блин? Ни черта не нормально! Чувствую себя гребаным извращенцем.

Отвожу взгляд, мысленно матеря и себя, и ее. Лиза не говорит о вчерашнем, ведет себя как ни в чем не бывало. Но кто знает, что у нее в голове. Расскажет отцу или нет? Может, уже рассказала?

Черт! Я даже не знаю, чего от нее ожидать. Не женщина, а большая загадка. Смотрю, как она снова закуривает, и вдруг спрашиваю:

— Какие планы на сегодня?

Лиза поворачивает голову и, окинув меня удивленным взглядом, отвечает:

— Хочу в город съездить. А что?

— Ничего, — пожимаю плечами. — Я тоже собирался. Можем поехать вместе.

— Будешь цеплять очередную шалашовку? Тогда лучше нам поехать врозь.

— Ого, — удивляюсь я. — Какие слова от интеллигентной и милой мадам. И вообще, — понизив голос, добавляю, — такое впечатление, что ты ревнуешь.

— Вот еще, — фыркает Лиза. — Ты льстишь себе, мальчик.

Она собирается подняться с кресла, но я оказываюсь рядом с ней раньше. Ставлю руки на подлокотники, наклоняюсь. Лиза смотрит с непониманием, но держится. И хоть она сейчас в моем капкане, не выглядит загнанной или забитой в угол.

— Еще раз назовешь меня мальчиком, пожалеешь.

Усмехается, чуть подается вперед, и наши лица оказываются слишком близко, непозволительно близко.

— И что ты мне сделаешь? — спрашивает она.

Ее дыхание щекочет губы, остается на них запахом кофе и сигарет, и мне хочется ощутить этот вкус ярче, сильнее, языком провести по ее губам, чтобы он проник в меня. Лиза снова откидывается на спинку кресла. Запах совсем исчезает, и я непроизвольно тянусь следом за ним, наклоняюсь ниже.

Чертова баба! Как она это делает? Почему я не могу сопротивляться?

Снова злюсь и на себя, и на нее и сквозь зубы говорю:

— Я тебя уничтожу.

Она смеется, причем искренне и весело. Но я не вижу причин для радости. И тут мне прилетает удар ногой в живот. Делаю машинально несколько шагов назад. А с ней нельзя расслабляться — можешь получить удар в любой момент. Лиза поднимается и уже без тени улыбки говорит:

— Не получится.

Я смотрю на нее и не понимаю, кто передо мной. Вот от такого взгляда, как сейчас, от этой ледяной интонации у меня мурашки пробегают по коже, хотя я не особо впечатлительный. Сейчас передо мной не милая овечка, которой она хотела казаться, а самая настоящая волчица, только оскала не хватает. И ей веришь. Веришь, что не получится, потому что такая сама кого хочешь может уничтожить.

Мы сверлим друг друга взглядами, пока Лиза снова не цепляет маску милейшей женщины и не спрашивает:

— Завтракать будешь?

Может, взломать медицинскую базу и проверить, не наблюдалась ли она у психиатра? Такие изменения навевают мысль о шизофрении. Тоже взяв себя в руки, отвечаю:

— Буду.

— Сейчас приготовлю.

Господи, не женщина, а милейшее создание. Теперь я понимаю, почему отец не просто трахнул ее пару раз, а женился.

Лиза уходит в кухню, а я снова закуриваю, и тут в кармане вибрирует телефон. Достав его, смотрю на экран. Опа! Вовремя.

— Да, — отвечаю, сдвинув слайдер.

— Привет, дружище, — радостно говорит Антоха. — Пробил я твою мачеху.

— И? — тороплю его, оглядываясь на дом.

— Девичья фамилия ее Калиновская, зовут Елизавета Ивановна. Мамка еще подняла старые записи, свидетельство о рождении тоже есть на это имя. Ну, больше из ЗАГСа ни хрена не достать, ты ж понимаешь. А, ну еще детей у нее нет.

Как будто я сам этого не понял.

— Спасибо, Тох.

— А ты почему сам ее не пробил?

— Я программист, а не хакер.

— Ой, Вадим, ты еще в школе взламывал электронные дневники и правил всем оценки.

Было в моей жизни и такое, но тогда казалось, что это забава, а сейчас осознаешь, что это нарушение закона. Хотя ради такого дела можно попробовать.

Попрощавшись с Антоном, я возвращаюсь в дом. Лиза колдует возле плиты, делая вид, что не замечает моего присутствия. Оно мне и не надо. Молча пересекаю кухню и иду наверх. В комнате открываю ноутбук, пару минут смотрю на экран, сомневаясь, а потом ищу Калиновскую Елизавету Ивановну.

Вроде бы все чисто, но я упорен в своих поисках. После всех баз данных просто вбиваю ее имя в поисковик. Это мне вряд ли что-то даст, тем более что женщин с таким именем может быть много. Добавляю к поиску «Санкт-Петербург», но снова ничего.

Может, я действительно сошел с ума? Может, она на самом деле просто полюбила мужчину, который на тридцать лет ее старше? Отец выглядит для своих лет неплохо. Ему идет седина, фигура как у молодого, он умен…

Я стал поздним ребенком, над которым тряслась мать, но отец был всегда строг. Матери было тридцать пять, ему — тридцать семь, хотя они были женаты уже пятнадцать лет, когда я появился на свет. И мы не были сразу семьей с достатком. Только когда мне исполнилось лет восемь, отец начал строить бизнес. Многим нужны годы, чтобы добиться такого взлета, но у него развернулось все как-то быстро. Теперь батя только успевает открывать филиалы по всей стране. А мама… Мама живет в Швейцарии. Я помню, как они разводились и ее слова: «Не прощу, ты бросил ее».

Я легко пережил их развод, даже слишком легко. И теперь я то здесь, то там. Но больше один — катался по миру, учился у лучших, иногда навещая предков. Но в России не был два года, а тут такая новость: батя женился.

Стук в дверь отвлекает меня от мыслей. Я закрываю ноут и кричу:

— Входи!

Лиза открывает дверь, морщится, глядя на смятую кровать, и говорит: