– Для нее? Или для тебя?

– Для нас обоих!

– Иногда это самый разумный вариант, бро.

Марти разочарованно покачал головой:

– Папа был прав. Ты сбился с пути.

– Ага, так говорят все, кто даже не пытается отправиться в путь. Зато… – Адам жестом пресек извинения брата, которые явно просились наружу, – …я могу утешиться мыслью, что хотя бы насчет тебя папа ошибся.

Они помолчали с минуту – дорога по-прежнему была пуста, лишь работавший вхолостую двигатель пикапа нарушал тишину росистого утра. Лошадь и козел по-прежнему жевали траву, всем своим видом выражая невинное любопытство. Адам провел рукой по потным волосам.

– Вы поженитесь?

Марти кивнул:

– Она только вчера узнала. И сразу мне позвонила. А я сразу сделал ей предложение.

– По телефону?

– Да. Она уже разговаривает со своими родителями, они живут в Денвере. А я поговорю с мамой и папой в выходные. Если нас не убьют, мы поженимся в начале учебного года. Университет даже предоставляет женатым парам специальные комнаты в общаге.

– Где? В 1952-м?

Марти тихо рассмеялся. Он всегда смеялся тихо.

– Ладно, а от меня ты чего ждешь? Поздравлений? – спросил Адам. – Ну, о’кей, поздравляю. Учитывая, что я знаю о существовании твоей избранницы примерно тридцать секунд и видел одно ее фото, я за вас очень рад.

– Я люблю ее. По-настоящему. И она тоже меня любит.

– А с Катей что?

– Катя была… ну, злобная.

– Не говори.

Марти снова сделал пристыженное лицо.

– Вообще-то я хотел все рассказать родителям сегодня вечером, пока ты на встрече. Ты же не?..

– Не?..

– Не собирался сообщить им какую-нибудь важную новость?

– Это какую?

– Ну, я просто подумал – если мы признаемся одновременно, то им придется орать на нас обоих. И тогда каждому меньше достанется…

– Какую еще важную новость? – Адам пристально смотрел Марти в глаза, бросая ему вызов: ну, мол, скажи это вслух – или слабо? Марти не сказал. – Даже если сегодня они очень на тебя разозлятся (а они разозлятся), то рано или поздно остынут. У них ведь будет внук. Надо просто переждать бурю – и счастливый конец у тебя в кармане. – Он не удержался и добавил: – Как всегда.

– Не всегда.

– Тебе они достаются почаще, чем мне.

Марти вновь покачал головой:

– Ты по-прежнему ребенок… И пока даже представить не можешь, что такое любовь. Но когда-нибудь ты это узнаешь. Надеюсь.

– Тебе двадцать два года, Марти. Что ты можешь знать о любви?..

– Бро…

– Пусть Фелис не первая девушка, с которой ты переспал. Она вторая, так?..

– Какое отношение это имеет…

– Ну, во-первых, моя сексуальная жизнь уже понасыщенней твоей будет.

– Не желаю об этом знать…

– А во-вторых, я знаю, что такое любовь, Марти.

– Нет, не знаешь. Подростковая любовь – незрелая, детская. Особенно такая… – Он умолк.

– Какая? – Адам практически залез в салон через окно. – Особенно какая?!

Марти, кажется, искренне смутился:

– Думаешь, они ничего не знают? Думаешь, они не лезут ко мне с расспросами про тебя?

– Ну, ко мне-то они с расспросами не лезут, поэтому я сделал вывод, что они просто решили об этом не думать.

– Слушай, я не… – Марти всплеснул руками, не смог поймать подходящее слово и положил руки обратно на руль. – Я люблю тебя, бро, но ты должен знать, что жизнь, которую ты выбрал…

– Аккуратней, Марти. Я серьезно: берегись. Мир сильно изменился, а ты и не заметил.

Марти заглянул Адаму в глаза:

– Это ненастоящая любовь. Все просто убедили себя в обратном. Но от этого она не стала настоящей и никогда не станет.

У Адама от злости голова пошла кругом: откуда-то из живота поднялась сокрушительная волна гнева и боли, перекрывшая доступ кислорода в дыхательные пути. Вот бы найти слова, складную и взвешенную фразу, мощный снаряд, который можно швырнуть в Марти и стереть наконец эту гнусную жалость с его лица, а заодно – ненароком – уничтожить пикап брата вместе с его безмозглым высокомерием, одним метким ударом выиграв этот идиотский, никому не нужный, выматывающий душу спор.

– Ах ты гад, – только и вырвалось у него.

Он побежал дальше, врубив музыку на полную громкость. Лошадь и козел проводили его молчаливым взглядом.

Мышцы все же успели одеревенеть: казалось, у него на ногах шины или гипс. Но Адаму было все равно, он бежал дальше, и пикап брата вскоре остался позади.

Я люблю тебя, но…

Вот всегда, всегда так: «Я люблю тебя, но…»

Он прибавил шагу. И еще. И еще.

Эта ярость. Эта утомительная, бесконечная ярость. Неужели в его жизни ничего, кроме нее, не будет? Только эта злость, которая ломает изнутри, вытягивает жилы, уничтожая все прочие чувства, – пока однажды он не перестанет понимать, когда действительно нужно злиться, потому что, кроме злости, внутри ничего не окажется.

Он бежал дальше. Шаги становились все шире, руки взлетали все выше.

«Не хочу так, – думал Адам. Не хочу быть этим человеком. Не хочу постоянно со всеми ссориться».

Хочу любить.

Хочу любить.

Хочу любить Энцо.

Ноги работали на пределе физических возможностей. Они были практически отдельным организмом, полным дрожи и боли, – так бывает, когда получишь травму на морозе. Если он остановится, то потеряет равновесие. Только бег и удерживал его в вертикальном положении.

«Хочу любить Линуса», – подумал он.

Хочу хотеть любить Линуса.

Адам подбегал к дому с другой стороны – утром он выезжал на машине в противоположном направлении. Он достиг максимальной скорости, и впереди уже маячил пожарный гидрант – его финишная отметка – пожарный гидрант, пожарный гидрант…

Все, финиш. Он сбросил скорость и заходил кругами по лужайке. Сердце билось так сильно, что пульсировала кожа на запястьях. Грудь вздымалась, жадно втягивая воздух – словно золотая рыбка, которую вытряхнули из аквариума.

В ушах по-прежнему гремела музыка. Мама уже поглядывала на него из-под широких полей своей очень старомодной шляпы, в которой обычно копалась в саду. Ей всего сорок три. По образованию – лингвист. Почему она одевается как бабушка из рекламы дорогого печенья – непонятно. Чтобы быть ближе к народу, видимо. Впрочем, бабушкой-то она станет раньше, чем думала.