Это инстинктивное материнское поведение, с одной стороны, можно понимать как реакцию на значительную эмоциональную лабильность[6] у младенцев мужского пола. (В некоторых, но далеко не во всех исследованиях описывается, что мальчики испытывают более высокий уровень перенапряжения и раздражительности, на что реагируют продолжительным криком.) Другая, даже более точная интерпретация заключается в том, что уже в отношении таких крох родители мыслят стереотипами: мальчики не должны бояться или грустить. Родители просто игнорируют такие эмоции своих сыновей.

Этот аспект интересен тем, что он прямо подтверждается моим опытом работы с мужчинами. В терапии с мужчинами всегда очевидно, что им трудно осознать эти так называемые негативные и «слабые» чувства, например горе, страх или беспомощность. Позитивные эмоции, такие как забота или радость, осознаются гораздо лучше. Поэтому давайте слегка перефразируем тезис Ходороу:

Лица, воспитывающие мальчиков, не отражают их негативных чувств, в отличие от чувств девочек. Поэтому мальчики часто не могут принять испытываемые ими негативные чувства как часть своей личности.

Также следует добавить:

Соответственно взрослые мужчины с трудом воспринимают свои отрицательные эмоции и справляются с ними.

Этот измененный тезис соответствует повседневному опыту многих мальчиков, когда их чувства грусти, перенапряжения, обиды и беспомощности остаются без внимания. Когда мальчики выражают такие эмоции открыто и прямо, то в ответ они часто получают осуждение и равнодушие, а не поддержку и сочувствие. Эти чувства не находят отражения и понимания, их не считают возможными, нормальными и уместными. Поэтому мальчики не могут принять их как часть своего внутреннего мира. Не отражение чувств, а, напротив, их отрицание мы находим в известных шаблонах «Мальчики не плачут!», «Индеец не знает боли!» В том числе из-за таких выражений отрицательные эмоции не только не считаются нормальными, но даже обесцениваются как угрожающие личности.

Мальчики растут преимущественно в женском окружении, поэтому они не учатся (посредством прямой идентификации) быть мужчинами. Скорее они учатся (обходным путем) не быть «немужчинами».

Матери заботятся о мальчиках в среднем больше, чем отцы. Мужчины, которые могли бы помочь научиться осознавать свои эмоции, редко бывают в детских садах и начальных школах, на детской площадке и по соседству. Иногда отец просто исчезает из жизни сына, а часто отец присутствует чисто формально: отношения с сыном – зачастую непреднамеренно – носят внешний и поверхностный характер.

Даже отцы, довольно активно участвующие в жизни сыновей, часто не могут предстать перед ними как целостные личности с сильными и слабыми сторонами, с горестями и радостями, со страхами и беспомощностью. С одной стороны, этому препятствуют их занятость и психологическая нагрузка на работе. Дома многие отцы выглядят уставшими и рассеянными – за завтраком и ужином, до и после тяжелого рабочего дня. Или же отцы демонстрируют силу и власть, нередко наказывая детей. В лучшем случае они являются, прежде всего, веселыми организаторами мероприятий по выходным. В любом случае, сыновья в основном видят лишь часть их личности, некий образ, а не реального человека. С другой стороны, неспособность отцов воспринимать свои собственные чувства заметно осложняет эмоциональный контакт с сыновьями.

Мужчины из медиа, то есть из фильмов и телевидения, также не помогают самоидентификации: они либо жестокие монстры, либо супергерои, а иногда и те и другие одновременно, но никак не настоящие мужчины. Таким образом, у мальчиков не развивается способность прямой гендерной идентификации.

Когда мальчики признают свою половую принадлежность – а это, как правило, происходит еще до четырехлетнего возраста, – у них возникает внутренняя психологическая потребность в развитии мужской идентичности. В этом непростом процессе применяется принцип «идентификации обходным путем». Благодаря ежедневным контактам мальчики хорошо знают, что представляют собой женщины: как они говорят, что они делают, какую роль играют, как ведут себя с другими женщинами, мужчинами и детьми.

Как только мальчики становятся способны различать мужской и женский пол, как только они осознают, что женщина – это «не мужчина», они делают логичный вывод: для достижения мужской идентичности необходимо быть не похожим на женщину, то есть не быть немужчиной. Поскольку мальчики не могут напрямую отождествить себя с мужчиной, они должны отделить себя от женщины – так сказать, идентифицировать путем отрицания. Поэтому мальчики не пытаются быть мужчинами, они пытаются не быть немужчинами.

И чем дальше, тем хуже. Отделение от женщин, от матерей, от всего, что считается женским, означает для мальчиков то, что они должны отказаться от тех своих внутренних эмоций, которые им знакомы благодаря женщинам: горе, страх, нежность или потребность в утешении. Потому что, согласно жестокой логике идентификации обходным путем, это все несвойственно мужчине. Таким образом, мальчики привыкают бояться этих нормальных внутренних человеческих импульсов и в конечном итоге презирают их, поскольку они являются признаками их собственной «немужественности». Самое трагичное, что при этом мальчики боятся и стремятся избежать не только событий, которые вызывают горе, страх или беспомощность, но и этих чувств самих по себе. Все их собственные «слабые» чувства становятся объектами отторжения и страха, будучи даже полностью оторванными от обстоятельств их возникновения. За внутренним отторжением чувств многих мужчин обычно лежит явный страх, что их внутренние импульсы могут «одолеть» их.

Г-ну Челику 39 лет, и он приходит в мужской консультационный центр, потому что его только что бросила подруга. После пяти лет отношений «ей надоело, что я всегда ускользаю от нее». Он описывает свою беспомощность и невозможность подобрать слова в спорах с ней, свои стратегии избегания, которые ему удивительно хорошо известны, – очевидно, он часто использовал их в конфликтах со своей девушкой. «Но я ничего не могу с этим поделать!» – отчаянно говорит Челик. Он чувствует себя загнанным в ловушку, хочет наконец-то что-то изменить.

Благодаря его мотивации и готовности к рефлексии быстро становится ясно, что он очень боится прогрузиться в свои «неизвестные глубины»: «Я не знаю, хочу ли я узнать все о моих скелетах в шкафу! И как мне выбраться оттуда?!» Поскольку Челик увлекается дайвингом, мы сначала развиваем мысль, что отдельные сеансы терапии – это погружения, во время которых он может постепенно осмотреться в своих «темных водах». Я здесь как инструктор буду следить за снабжением кислородом и надвигающимися опасностями, чтобы при необходимости предупредить его. Мы с ним рассуждаем, что наше техническое оснащение «является потрясающим» и ничего страшного с нами не случится. Челик набирается смелости и готов «рискнуть сейчас». Во время «погружений» в течение следующих нескольких месяцев он откапывает грязные сундуки – некоторые из них при ближайшем рассмотрении оказываются маленькими сундуками с сокровищами.