Несчастного возницу Космыня сначала исхлестал плетью, потом истыкал ему пальцы раскаленной иглой. Когда окровавленный возница очутился на дыбе и у него затрещали кости, то от его пронзительных воплей у дьяка Михалки даже уши заложило.

Висящая вниз головой Матрена зажала уши руками, чтобы не слышать эти душераздирающие крики. Она также зажмурилась, чтобы не видеть мучений человека, растянутого на дыбе.

Наконец, потерявшего сознание возницу тюремные служки уволокли из пыточного застенка.

Космыня вновь уложил Матрену на стол, не развязывая ее подтянутых кверху ног.

– Ну, милая, будешь говорить? – обратился к узнице Михалко, стоя подле нее и щекоча ей шею гусиным пером.

– Буду, – кротким голосом ответила Матрена. – Это ты, Михалко Вельяминов?

– Ну, я, – настороженно проговорил дьяк-дознаватель. – И что с того?

– Думаю, тебе интересно будет узнать, что твою жену тайно пользует дьяк Якушка Шачебальцев, – промолвила Матрена, растирая пальцами виски и лоб. От долгого висения вниз головой ей стало нехорошо.

– Это к делу не относится, – усмехнулся Космыня.

– Тебя не спрашивают, увалень! – повысил голос Михалко, сверкнув очами на костолома. Затем он склонился над Матреной и тихо спросил: – Откуда об этом ведаешь?

– Ольга сказала, наложница младшего сынка боярина Щербатого, – так же тихо ответила Матрена. – Супруга твоя тайком бегает на двор к попадье Февронии, что в Кривоколенном переулке. Там она встречается с Якушкой Шачебальцевым. Ходят они не по воротам, а через потайной лаз в заборе. Причем ходят среди бела дня, ибо по вечерам ты дома, господине. Может, и сейчас они дома у Февронии, которая, по слухам, давно сводничеством занимается.

Михалко закусил нижнюю губу и принялся нервно теребить свою куцую бородку. О том, что овдовевшая попадья Феврония занимается сводничеством, было известно и ему. Знал Михалко и то, что княжеский дьяк Якушка Шачебальцев слывет в Москве соблазнителем жен и дев благодаря своей красивой внешности. Якушке было всего-то двадцать девять лет, тем не менее он состоял при великом князе особым порученцем. С Михалкой Якушка был едва знаком, они сторонились друг друга, поскольку имели разных покровителей, разобщенных давней враждой.

– Эй, увалень, освободи-ка Матрену, – властно бросил Космыне дьяк Михалко. – Да посади-ка ее в угловую темницу, что в конце коридора под лестницей.

– Там же писарь княжеский сидит, – напомнил дьяку Космыня.

– Вот к нему и подсади нашу голубушку, – сказал Михалко и погрозил костолому пальцем. – И гляди, чтобы молчок об этом! Даже боярину Ртищеву про Матрену ни слова! Она нужна мне живая и невредимая.

– Будет исполнено, – ворчливо обронил Космыня, освобождая ноги Матрены от пут. – Никто ничего не узнает. Мне и самому жаль такую красавицу калечить.

– Я отлучусь ненадолго, – добавил Михалко, подскочив к столу и торопливо убирая в берестяную коробку свои бумаги и письменные принадлежности. – Ежели внезапно нагрянет боярин Ртищев, скажешь ему, что меня срочно вызвал княжеский кравчий. Как вернусь, так продолжим дознание.

* * *

Космыня с грубоватой бесцеремонностью сунул в руки Матрене ее скомканную одежду и башмаки. Затем он втолкнул растерянную Матрену в тесный застенок, расположенный под каменной лестницей, ведущей на второй ярус, и с громким стуком захлопнул за нею тяжелую дубовую дверь.

– Ой! – смущенно воскликнула Матрена, увидев в полумраке темницы стройного длинноволосого юношу в длинной монашеской одежде.

Юноша стоял в проходе между двумя дощатыми нарами, расположенными у противоположных стен темницы. Он глядел в маленькое оконце, забранное решеткой, расположенное напротив двери почти под самым потолком. В оконце проливались горячие яркие лучи весеннего солнца. При звуках отпираемых запоров и скрипе отворяемой двери юноша обернулся, да так и застыл, изумленный появлением прекрасной обнаженной незнакомки с растрепанной черной косой, ниспадающей на ее роскошную грудь.

– Ничего, ежели я немного потесню тебя, младень? – с милой улыбкой проворковала Матрена, довольная тем, что произвела ошеломляющее впечатление на молодого симпатичного монаха.

– Буду рад потесниться, красавица, – пробормотал юноша, повернувшись к Матрене боком и стараясь не глядеть на ее наготу.

Матрена проворно облачилась в свою одежду, старательно разгладив на себе помятые рукава и круглый ворот. Ее длинное платье было из хорошей заморской ткани, хотя и неброской расцветки. Добротного качества были и туфельки-чиры из тонкой кожи на ногах у Матрены.

– Давай знакомиться, младень, – сказала Матрена, приведя себя в порядок и усевшись на краешек тюремного жесткого ложа.

Она первая назвала свое имя.

– Микифор, Софронов сын, – представился девушке молодой инок, тоже присев на соседнее ложе.

– Давно здесь кукуешь? – Матрена обвела рукой тесное помещение. – Не скучно одному-то?

– Третий день сижу здесь, – ответил Микифор, слегка прокашлявшись. Он заметно волновался. – Скука, конечно, смертная, а что поделаешь? В оконце ведь не выпорхнешь.

– А я в порубе уже седьмой день мыкаюсь, – поведала Матрена. – Меня вместе с челядинцами бояр Щербатых пригнали сюда на дознание. Побывала сегодня в пыточном застенке, повисела вниз головой, насмотрелась кровавых пыток… До сих пор голова кружится и ноги ватные. – Матрена изобразила грустный вздох, придав своему лицу страдальческое выражение.

– В чем провинились бояре Щербатые? – поинтересовался Микифор, не спуская глаз с Матрены.

– Говорят, бояре Щербатые составили заговор против великого князя, – понизив голос, сообщила Матрена. – Будто бы они сговаривались с литовцами извести великого князя ядом. Федота Щербатого княжеские люди убили, а сыновья его успели бежать к литовцам. Я-то в этом злодеянии не замешана, но поскольку была в наложницах у старшего сына боярина Щербатого, то и меня будут стричь под общую гребенку.

У Матрены вырвался невольный печальный вздох.

– Сочувствую твоей беде, – участливо промолвил Микифор.

– Тебя-то здесь за какую вину держат? – Матрена подсела вплотную к Микифору.

– За правду меня в темницу упекли, – с неким вызовом в голосе ответил Микифор. – Приехал я из Ростова в Москву, чтобы составлять летописный свод о деяниях московских князей. Однако великому князю не понравилось, что я не замалчиваю его недостойные делишки, а излагаю в летописи всю доподлинную истину. Вот княжеский гнев на меня и обрушился!

– Ты что же, милок, самому великому князю дорогу перешел?! – изумленно вымолвила Матрена. Ее большие блестящие очи от удивления стали и вовсе огромными. – Ну и дела!.. А ты, Микеша, не робкого десятка, как я погляжу! – Матрена с восхищением потрепала юношу по волосам.

Микифор от сильнейшего смущения на несколько мгновений лишился дара речи. Чувствуя левым боком теплое мягкое плечо черноволосой красавицы и ее крепкое округлое бедро, Микифор вдруг вспотел, хотя в темнице было довольно прохладно. К тому же Микешей его до сих пор никто не называл, ну разве что мать в его детские годы.