первые шаги на черном песчаном пляже. Имеется и безосновательная уверенность в том, что у меня были какие-то давние партнеры… может, целая гигасекунда семейной жизни. Некоторые смутные образы коллег, призраки кошек. К сожалению, что бы я ни делал, яснее картина не становится. И это досадно. – У меня есть кое-какие обрывки, но в целом такое ощущение, что до операции с памятью я был волком-одиночкой. Задроченным клерком, винтиком большой машины. Только я даже не помню, что это была за машина. – А это уже форменный большой обман.

– Это так грустно, – вздыхает Кей.

– А что было с тобой? – спрашиваю я. – До того, как ты стала ледяным упырем? Ты помнишь?

– Конечно! Я выросла в артистической труппе. У меня было много братьев, сестер и опекунов. Мы были фундаменталистами – скажи кому – стыдно станет! Я время от времени контактирую с кузенами, обмениваюсь впечатлениями. – Кей задумчиво улыбается. – Когда я была упырем, держалась за память о них. Ведь только она напоминала мне, что я – чужестранка.

– А среди упырей у тебя был, ну…

Ее лицо каменеет.

– Нет, не было.

Я смущенно отворачиваюсь. Собственно, с чего я решил, что являюсь единственным лжецом за этим столом?

– По поводу еды, – говорю я, быстро меняя тему разговора. – Я постоянно тестирую здесь разные закусочные. Вычисляю, какая лучше, а заодно разведываю, кто куда ходит. Хочешь – пойдем перекусим и встретимся с моими подругами, Линн и Вхорой? Не знаешь их? Они тоже на реабилитации, но подольше нашего. Линн занимается трудотерапией – ну, она методом проб и ошибок изменяет окружающую среду – как-то так. А Вхора учится играть на волынке.

– У вас есть какое-то место встреч? – Кей расслабляется, сто́ит уйти от щекотливой темы.

– Ага, есть один славный садик в Зеленом Лабиринте. Там двое парней на готовке – специализируются на исторически недостоверных блюдах индонезийской кухни. Ну, это у них развлекалово скорее – публике на потеху. Если не хочешь, можешь у них не есть. – Я поднимаю палец. – Если хочешь знать, вчера я набрел в Зеленом Лабиринте еще на одно местечко – там уже кухня народов мира. Можно заказать себе сковородку вполне сносных кальцоне – это у них называется «сет „Бульдозерист“». Суши туда тоже входят.

Кей задумчиво кивает.

– Ну… – Она секунду мнется. Затем улыбается. – Ладно, заинтриговал. Веди меня. Поедим, а потом повидаем твоих подружек.

Они не то чтобы прямо-таки подружки, скорее – люди, которые мне кивают при встрече. Но я об этом умалчиваю. Расплачиваюсь, помахав рукой перед считывателем, и мы идем через черный ход к великолепному серебряному пляжу за клубом для пациентов, а там минуем живописную арку, скрывающую ворота в Зеленый Лабиринт. По дороге Кей достает из поясного кармана – искусно замаскированного портала в частную кладовую – шаровары из батика и черный пиджак строгого кроя. Мы оба босиком, потому что, несмотря на ветерок, ласкающий кожу, и ярко светящее солнце, находимся в коконе предельно изолированной среды обитания в бескрайнем пространстве космической тьмы – настолько «в домике», насколько это в принципе возможно для живой души.

Зеленый Лабиринт – прямолинейный коллектор. Такие штуки были на пике моды где-то четыре гигасекунды назад, то есть сразу после того, как послевоенная фрагментация достигла дна. Его каркас состоит из зеленых коридоров, прямых и гнущихся под прямым углом, соединенных ошеломляющим количеством Т-ворот. На самом деле этот Лабиринт – разреженный граф, поэтому можно выйти через дверь с одной его стороны и очутиться на другой. Или на пару этажей выше, или на два поворота с прыжком и уходом за спину. В нем много жилых комплексов, в том числе черный ход в мою квартиру, и еще больше общественных мест в стиле кубизма, игровых уголков, пабов, зон отдыха, развлекательных центров, даже пара настоящих лабиринтов из живой изгороди, дотошно имитирующих стиль, который старше этого места на пару десятков терасекунд.

Излишне говорить, что никто не может пройти Зеленый Лабиринт по памяти или координатам – некоторые ворота ежедневно меняют свою позицию, но мой модем подсказывает, куда идти, визуализируя светящийся курсор перед глазами. У нас уходит треть килосекунды на всю дорогу, проделанную во взаимном молчании. Я все думаю, могу ли доверять Кей, но уже знаю, что она мне нравится.

Индонезийский зал – одна большая комната: старинные чугунные стулья и столы на травянистой платформе, покрытые куполом и под розовым небом, испещренным облаками угарного газа, парящими над зубчатой базальтовой пустыней. Солнце очень маленькое и яркое – вздумай купол исчезнуть, мы, вероятно, околели бы до того, как атмосфера отравила бы нас. Кей смотрит на увитую плющом декоративную арку Т-ворот и выбирает столик рядом с ними.

– Что-то не так? – интересуюсь я.

– Похоже на мой дом. – Она выглядит так, будто укусила дуриан [5], сдуру решив, что перед ней манго. – Постараюсь не обращать внимания.

– Прости, я вовсе не хотел тебя…

– Я знаю, что ты не хотел. – Узкая кривая улыбка исказила лицо Кей. – Может, мне стоило вычистить побольше памяти.

– А вот я с вычисткой перестарался, – говорю я и прикусываю язык. Но тут к нам подходит Фрита, один из двух здешних владельцев – шеф-поваров – дизайнеров, и мы какое-то время восхваляем его последние творения. Разумеется, нам приходится испробовать плоды первого производственного цикла и поделиться подробными впечатлениями о них – пока Эри, второй заправила, стоит рядом и с гордым видом насилует мандолину.

– Перестарался, значит, – говорит Кей, когда все дела сделаны.

– Да. – Я отодвигаю тарелку. – Точно неизвестно почему. Прежний «я» оставил мне длинное и довольно расплывчатое письмо. Оно закодировано таким образом, что я точно смогу его расшифровать. Он обо всем позаботился – там полно намеков на всякий мрачняк. «Слишком много знаешь», «работал на серьезных людей», «натворил бед»… вроде как даже урезать память и отправиться на реабилитацию – скорее вердикт его коллег, чем его самого. И амнезию ему организовали на славу. Понимаешь, Кей, насколько известно, я вполне мог быть военным преступником или кем-то подобным. Последняя гигасекунда у меня из памяти вытравлена напрочь, да и жизнь до нее полна лакун – не помню, кем я был и чем занимался во время Правок, не знаю ни друзей, ни семьи, ничего в этом роде.

– Это ужасно! – Кей кладет свои тонкие руки на мои и смотрит на меня поверх остатков исключительно вкусного салата из запечённых баклажанов с чесноком.

– Но это еще не всё. – Я смотрю на ее бокал, пустой, стоящий рядом с графином, наполненным вином. – Не хочешь еще выпить?

– С удовольствием.

Она наливает вино в мой бокал и подносит к моему рту, при этом напиваясь из собственного и не отпуская моих рук. Может, в этом плане тела с шестью конечностями хороши, хотя я побоялся бы сделать что-то подобное с собой; ей ведь пришлось претерпеть серьезные изменения в