На повестке дня стоял вопрос назначения нового генерального директора банка…

Перед сном, Красников еще раз внимательно пересмотрел содержимое папки. Отложив две последние фотографии, он мельком посмотрел на часы. Звонить в столь поздний час было б не удобно, если б он не платил за это денег. Облизав пересохшие губы, он без колебаний набрал номер Дорохова. Если то, о чем он думает окажется правдой — у него будет дополнительный козырь. А в какой игре мешают козыри?

В последний раз она видела Стрельникова вчера в больнице, и еще за день до того. С какого дня теперь вести отсчет своим горечям, Саша толком не знала. Если б можно закрыть, а еще лучше стереть, как в компьютере, файл в голове, что бы вообще не думать о нем. Но лицо Стрельникова всплывало в памяти, не взирая ни на какие усилия воли. Она открыла наугад историю болезни, вполуха слушая коллег. Дудник в очередной раз спорил с Елизаветой, доказывая, что сокращение неизбежное и начнут, это сокращение не иначе как с травматологии.

— Глупости! Не сократят. Травмы куда ложиться будут?

— Елизавета Петровна, да никто не думает об этом. Слыхали, они план по травмам не выполнили, отделение почти гуляет? Вот им и сократят койки в первую очередь.

— Поэтом я и говорю, что глупости! Откуда им взять койко — дни, если весна, сам видишь какая была, без гололеда. А вспомни, что творилось в прошлом году.

— Прошлый год главврач — то уже не помнит, а то, что мало больных у них сейчас — видит.

Прошлую весну помнили все. В начале марта растаял снег, а потом резко все подмерзло. Народ падал, получал ушибы, ломал кости, и работы травматологическому отделению было невпроворот. А в конце месяца все повторилось снова.

Все, за исключением главного врача, понимали абсурдность с травматологическим отделением. Что значит — сегодня мало больных, а что будет завтра — ведь никто не знает.

И если б не Стрельников, она непременно переживала б вместе со всеми, строила догадки о том, как эта реорганизация, а проще — сокращение, коснется их отделения, перевыполняющего все мыслимые и не мыслимые койка — дни. Пережить еще один день. Или два? А потом она тоже будет переживать вместе со всеми, и строить догадки, и волноваться.

— Александра, что говорит по этому поводу Владимир Иванович?

— Не знаю. Ничего, вроде…

На подоконнике зазвонил телефон и сразу замолк. Они втроем одновременно повернули головы в надежде, что кто — то ошибся номером и сразу отключился, но телефон ожил снова. Дудник взял трубку.

— Чай без меня не пить, я в приемное отделение. Вроде к нам поступает больной. Или предложить его травматологии, пусть выполняют план? — хихикнул Дудник уже у двери.

— Саша, в тебя глаза несчастные. Ты, что серьезно так переживаешь? — Елизавета прикрыла дверь за Дудником и включила чайник.

— Переживаю. Не знаю, что мне делать с Германией.

Она действительно не знала, что делать. Стажировка в клинике профессора Шульмана оставила неизгладимое впечатление, словно, там, в Германии она столкнулась с инопланетной жизнью. Все у них было какое — то нереальное, начиная от небольшой клиники с ее стерильной чистотой и белозубыми улыбками, до сохранившихся четырехсотлетних домиков в которых жили до сих пор добропорядочные бюргеры. И больные у них были совершенно другие. Поначалу ей и сам профессор казался чудаковатым.

— Знаешь, Лиза, после Германии я стала еще больше жалеть наших больных. Однажды утром такая суета в отделении, ну думаю, кому — то хуже стало за ночь. А оказывается, в пациентки дома кошка осталась одна. Она не успела ее определить в кошачью гостиницу и, представь, все решали этот вопрос, как самый главный.

— И как? Решили?

— Вызвали кого — то из службы толи спасения, толи защиты животных. Нашим бы пациентам да их проблемы.

— Это точно. В меня вот Кравцова отказывается от лечения, и ничего не поделаешь. Муж пропил все деньги. Нашел заначку и пропил. Дочь звонила, просила не выписывать. Постарается где — то найти. Если найдет, конечно.

А еще в нее там почти случился роман. Настоящий служебный роман с ассистентом профессора. Она даже успела подумать, что Вальтер Нойманн именно тот мужчина, который ей нужен. Если б она еще сумела поверить в это.

Вальтер Нойманн… Он был, наверное, настоящим немцем: пунктуальный, педантичный, уверенный, что планета крутится вокруг его страны, целеустремленный в работе и… немного скучный.

Она примет приглашение профессора и поедет в Целле. По утрам на выходных будет пить кофе у открытого окна и рассматривать прохожих. И даже думать будет по — другому. И Москва будет далеко от нее, а следовательно, и Стрельников. И тогда в ее жизни не случится ни первого, ни второго дня после встречи с ним. И она станет свободной и, может, даже влюбится в Вальтера Нойманна. А что…

— Ты можешь себе представить, что бы немцы с утра ломали голову: сократят или не сократят их отделение, если сегодня у них меньше больных чем, скажем, вчера. От наших высокодуховных разговоров они точно свихнулись бы.

Елизавета была права. Ничего подобного в добропорядочных немцев не может случиться. Там даже есть кошачьи гостиницы…

Роман Лагунов безучастно лежал в постели. От прохладной свежести в палате захотелось спать. Пройдет несколько дней и все изменится. Палата наполнится запахом лекарств, больного тела и…тоской. Роман прикрыл тяжелые веки. Придет очередное светило от медицины и будет пафосно говорить, что все в него будет хорошо, что попал он в самую, что ни есть современную клинику с такими возможностями, что и не такие, как он…

Ему не было ни какого дела до других. С того момента, как все случилось, ему не было дела и до себя. Все осталось в той прошлой жизни: репутация, талант и любовь. Свою безупречную репутацию он заработал своим талантом, доставшимся от отца и многократно умноженным на упорство матери. Ни таланта, ни репутации купить нельзя — это он точно знал. Что касается любви… Ее — то, как оказалось, он покупал всегда, даже не подозревая о том.

Дверь открылась еле слышно. Он не стал открывать глаза, пытаясь определить, кто и зачем зашел в палату. Последнее время только это занятие и вызывало интерес.

Возможно, если б та женщина его любила, вместе они бы справились со всем и тогда б у него был бы смысл жить и бороться. От нелепого предположения ему стало смешно и немного щекотно от легкого удара молоточком по полусогнутому колену. Доктор, совсем молодая, пахнущая морем, проверяла рефлексы. Процедура первичного осмотра была везде стандартная. Удар молоточка вначале приходился на локти, перемещался на колени, и оканчивался на голеностопных суставах. Напоследок, тонюсенькая острая игла пробежится по коже, проверяя оставшуюся чувствительность. От этого ровным счетом ничего не изменится. Ему на мгновенье даже стало жаль эту молодую докторшу. Как же ее зовут… Забыл. Он не стал отвечать на ее профессиональные вопросы. Закрыл глаза. Устал.