— Заходи, Ноукс, — сказал герцог. — Ты с лекции?

— «Политика» Аристотеля.

— И что у него была за политика? — спросил герцог. Он хотел поделиться любовными чувствами. Однако он настолько не привык искать сочувствия, что не знал, как начать. Он тянул время. Ноукс пробормотал, что ему нужно учиться, и подергал дверную ручку.

— Дружище, не уходи, — сказал герцог. — Присядь. Экзамены у нас только через год. От пары минут твоя учеба не пострадает. Я хочу тебе… сказать кое-что. Присядь же.

Ноукс сел на краешек стула. Герцог, к нему повернувшись, облокотился на камин.

— Думаю, Ноукс, — сказал он, — ты никогда не влюблялся.

— Почему это я не влюблялся? — злобно спросил коротышка.

— Не могу тебя вообразить влюбленным, — улыбнулся герцог.

— А я не могу вообразить вас. Такого самодовольного, — огрызнулся Ноукс.

— Пришпорь воображение, Ноукс, — сказал его друг. — Я влюблен.

— И я тоже, — услышал неожиданный ответ герцог и (собственная нужда в сочувствии не успела научить его сочувствовать другим) расхохотался.

— В кого ты влюблен? — спросил он, кинувшись в кресло.

— Не знаю, кто она, — снова неожиданный ответ.

— Когда ты с нею познакомился? — спросил герцог. — Где? Что ей сказал?

— Вчера. На Корнмаркет. Я ей ничего не говорил.

— Хороша?

— Да. Какое вам дело?

— Темная или светлая?

— Темная. Похожа на иностранку. Похожа на… на фотографию в витрине.

— Да ты поэт, Ноукс! И что с ней сталось? Она была одна?

— С ректором, в его коляске.

Зулейка — Ноукс! Герцог вскочил, будто оскорбленный, и вытаращил глаза. Потом понял нелепость ситуации и, улыбнувшись, вернулся в кресло.

— Это его внучка, — сказал он. — Я у них вчера обедал.

Ноукс замерев уставился на герцога. Первый раз в жизни он позавидовал великому изяществу и среднему росту герцога, его высокому происхождению и неисчислимым богатствам. Все эти материи ему раньше казались слишком отвлеченными, чтобы завидовать. Но вот вдруг они сделались так реальны — и угнетали куда больше, чем результат на экзаменах.

— И она в вас, конечно, влюбилась, — буркнул он.

По правде говоря, это был новый для герцога вопрос. Он был так захвачен собственной страстью, что не успел задуматься о взаимности. Зулейка за обедом… Но многие девушки так себя ведут. Не было там знаков бескорыстной любви. Разве только… Но нет! Точно, посмотрев в ее глаза, он увидел свечение благороднее того, что зажигается пошлой корыстью. Любовью, ничем иным, загорелись в фиалковых безднах факелы, чье пламя вырывалось к нему. Она его любила. Она, прекрасная, чýдная, не прятала свою любовь. Она ему открылась — вся открылась, бедняжка! и пижон ею пренебрег, грубиян ее прогнал, глупец от нее убежал. Он себя проклинал до самых глубин души за все, что сделал и чего не сделал. Он к ней приползет на коленях. Он попросит назначить ему нестерпимое наказание. Но какова ни будет сладкая горечь наказания, оно не искупит его вину.

— Войдите! — крикнул он машинально. Появилась дочка домовладелицы.

— Внизу дама, — сказала она, — спрашивают вашу светлость. Говорят, зайдут попозже, если ваша светлость занята.

— Как ее зовут? — рассеянно спросил герцог, взирая на девицу страдающим взглядом.

— Мисс Зулейка Добсон, — объявила та.

Он встал.

— Проводите мисс Добсон наверх, — сказал он.

Ноукс метнулся к зеркалу и приглаживал волосы дрожащей, огромной рукой.

— Уйди! — сказал герцог, показав на дверь. Ноукс тут же вышел. Грохот его башмаков удалился наверх, его сменил поднимавшийся шелест шелковой юбки.

Влюбленные встретились. Обменялись обыкновенными приветствиями: герцог высказался о погоде; Зулейка выразила надежду, что ему лучше, — всем было так жаль вчера с ним расстаться. Повисло молчание. Дочка домовладелицы убирала после завтрака. Зулейка внимательно осматривала комнату, герцог глядел на каминный коврик. Дочка домовладелицы прогремела со своим бременем из комнаты. Они остались одни.

— Какая прелесть! — сказала Зулейка. Она смотрела на звезду Подвязки, сверкавшую среди книжного и бумажного беспорядка на приставном столике.

— Да, — ответил он. — Прелестно, не так ли?

— Ужасно прелестно! — согласилась она.

За этой беседой снова последовало тягостное молчание. Сердце герцога яростно в нем стучало. Почему он не предложил звезду ей в подарок? Поздно теперь! Почему не бросился к ее ногам? Вот два существа, друг в друга влюбленных, никого вокруг. И все же…

Зулейка, кажется, поглощена была акварелью на стене. Он смотрел на Зулейку. Она быда очаровательнее, чем он запомнил; или скорое очарование это неуловимо изменилось. Красота ее сделалась отчего-то основательнее. благороднее. Вчерашняя нимфа превратилась в сегодняшнюю мадонну. Несмотря на ее невероятного тартана платье, от нее исходило бледное сияние подлинной, высокой одухотворенности. Герцог пытался понять, что в ней переменилось. Но понять не мог. Вдруг она обернулась, и он понял. Жемчужины не черная и розовая, а две белые!.. Его пронзило до глубины сердца.

— Надеюсь, — сказала Зулейка, — вы не слишком сердитесь, что я к вам зашла?

— Ничуть нет, — ответил герцог. — Очень рад вас видеть. — Как эти слова неуместно звучат, как казенно и глупо!

— Дело в том, — продолжала она, — что я в Оксфорде ни души не знаю. И подумала, может быть, вы меня пригласите на ланч, а потом сводите на гребное состязание?

— Буду польщен, — сказал он и дернул звонок. Бедный дурень! он думал, что тень разочарования на лице Зулейки вызвал его сухой тон. Он эту тень рассеет. Он перед нею объяснится. Он ее не оставит в ложном положении. Закажет ланч и после сразу объявит ей свою страсть.

На звонок пришла дочка домовладелицы.

— Мисс Добсон останется на ланч, — сказал герцог. Девица удалилась. Он жалел, что не попросил ее остаться.

Герцог набрался храбрости.

— Мисс Добсон, — сказал он, — мне следует перед вами извиниться.

Зулейка на него посмотрела с интересом:

— С ланчем не выйдет? У вас дела поважнее?

— Нет. Я хотел извиниться за свое вчерашнее поведение.

— Не за что извиняться.

— Есть за что. Я вел себя гнусно. Мне ясно все, что случилось. Вы тоже помните, но я не буду себя щадить и расскажу, как все было. Вы были хозяйкой, но я вас не замечал. Вы, великодушная, сделали мне лучший из комплиментов, какой женщина может сделать мужчине, а я ответил оскорблением. Я покинул ваш дом, чтобы никогда вас больше не видеть. Дедушка ваш со всей учтивостью проводил меня по лестнице, с которой меня лучше было сбросить. Если бы он меня так пнул, что размозжил череп мой о бордюр, он бы тем не нарушил правил, приличествующих английскому джентльмену, и это бы вышла мелочь по сравнению с тем отмщением, на которое вы имеете право. Не скажу, что вы первая, кого и оскорбил без причины. Но перед вами я, для кого гордость всегда была всего превыше, впервые в жизни выражаю сожаление. Потому я мог бы просить вас простить меня и том избавить от столь тягостного уничижения. Но это было бы лицемерием. Буду с вами честен. Признаюсь, унижение перед вами доставляет мне удовольствие столь же сильное, сколь удивительное. Замешательство чувств? Но вы уже, наверное, женским чутьем нашли к нему разгадку. Я без зеркала знаю, что вы читаете ее у меня в глазах. Мне не нужен словарь цитат, дабы вспомнить, что глаза — окно в душу. И я знаю, что из двух открытых окон душа моя склонилась и сообщает на языке понятнее и быстрее слов, что я вас люблю.