стойбище не играли. Цыпылма пасла овец и остро видела все вокруг, особенно наивных степных птиц, пытавших увести ее подальше от своих гнезд. Мать все продолжала ездить, она теперь молчала целыми днями, только гладила дочерей шершавыми ладонями по черноволосым головам. Мать окаменела.

Однажды утром она не стала запрягать коня в телегу, а просто оседлала пегого и выехала в степь. Вернулась она поздно ночью, когда луна серебрила степь. Бутидка крепко спала. Цыпылма встретила мать и при лунном сиянии увидела блеснувшие на смуглом лице матери слезы. Девочка прижалась к стремени и беззвучно заплакала. Всем телом и всей душой! Так они стояли под луной: мать на коне и девочка, прижавшаяся к блестящему стремени. Мать гладила по голове вздрагивающую Цыпылму. Сама она оплакала мужа одна, в степи, слезы ее омочили траву и ушли в землю. Какой тоскливой была эта лунная ночь, равная кукованию кукушки! Больше никто не видел слез матери и дочери.

С тех пор тоска никогда не покидала Цыпылму. Она помогала матери, пасла овец, доила коров, иногда играла с ребятишками. Она завидовала хохотушке Бутидке-мячик, которая была слишком маленькой для того, чтобы тоска добралась до ее сердца. Жизнь продолжалась, но все было не так как раньше, при отце.

В степи много наивных птиц, пытающихся увести врагов от своих гнезд. Степь пахнет ая-гангой, дыханием овец, кобыльим молоком. В короткие лунные ночи острее становится запах отцовского пота…

Апрель 1998 года. Новая Заря..

Вторая половина

XX

век

а

. Где эти люди сейчас?

– Сколько бухаешь, Вовка?

– Как всегда: пятница, суббота, воскресенье прихватил. А ты?

– Дай вспомню… Так это когда же я с армии-то пришёл? 1974 мы в леспромхозе пробухали, потом год – на подсобных дурака валяли, полгода на курсах учился, а дальше – армия… Да, в 1978 и пришёл.

– Сколько бухаешь, спрашиваю?

– Я и говорю, как с армии пришёл. Получается – 1978, 1979, 1980 и дальше, не просыхая.

– Ты чо, пустырник пил?

– Да нет, чумуру какую-то.

– Стёкла чистят? А запах от неё?

– Кипяток в ванную, туда пачку стирального порошка с хвойным экстрактом и ложись. Запах!

– Нее-ее «Красную Москву» даже не предлагай, хоть и запах хороший, но от неё глаза портятся.

– А «Шипр»?

– Вот эту наливай, на глаза не влияет.

– «Тройной»?

– «Тройной» – лучше всех. Водки не надо.

– Может быть, «Каберне» возьмём или «Варну»?

– Ты чо, дурак. Да «Каберне» и «Абрау-Дюрсо» только заборы красить, а с «Варны» ссать как лошадь. Лучше тормозуху тяпнуть.

– Вот это самогончик, вот это бормотуха, бражкой перекрыть и – готов!

– Хорошо пошла?

– Обещала вернуться.

– Так я ж в бражку и махорку добавляю.

– Пороху не пробовал?

– Пробовал. А ещё этого, мужик-то с палкой стоит.

– «Памир» что ли? Вот дурак, такую дорогую вещь портишь.

– Наценка, говорят, будет. Не 3 рубля 62 копейки за водку, а 4.12…

– Андроп гайки закрутил – уже некуда!

– Ну не гады, совсем задушили народ… Хлеб в прошлом году был 16 копеек, а в этом 18, теперь и водку наценят.

– Мой пьяным-пьяным пришёл, хоть выжимай.

– А чо мне начальство? Я не завяла и они не расцвяли…

– Чо это у вас пальцы, как суставчики? Коров говорите доили?

– Из этих суставчиков ишо ни одна нетель не вырвалась!

– Каво опять убили?

Где эта вольная жизнь и где эти вольные люди? Конечно, были, были и другие разговоры на бесконечно разные темы. В числе их и эти.

Иван Грозный и инженер-полковник Тренчик

Написал я этот рассказ, прочитав осенью 2017 года в новостях о том, что ВАК не лишил министра культуры России учёного звания, которого, по мнению знатоков, он не заслуживает. Надо было лишать или нет, не знаю. Что думают об этом читатели разных регионов, тоже не знаю. Но столичная информация пробудила во мне разные географические адреса, повлиявшие на мою судьбу. Каждый адрес воспоминание и, если хотите, погружение в самые светлые и чистые чувства, где ни единого пятнышка грязи…

На мне была новенькая форма и все прибамбасы дембеля-1975. До блеска начищенные ботинки, лихо заломленная фуражка, сержантские погоны, внутри которых какие-то пластины. На груди – бант значков от специалиста первого класса до «Отличника Советской армии». Блестит всё – лакированный козырёк фуражки, пуговицы, значки, ботинки, сам дембель и все его тридцать два зуба, одна из которых отливает золотом. Шик и блеск! Брюки-хаки, конечно, веером – модный клеш.

Но выделиться не получилось: в коридорах института таких, как я, на каждом шагу и за каждой колонной. С некоторой долей недоумения, смешанной с опаской, на нас смотрят гражданские, шушукающиеся у окон, видно, что они года на три-четыре младше нас. Девчата, пробегающие стайками, обдают волнами кружащих голову запахов. Хихикают в сторону и демонстративно не замечают нас. До них ли, до всех этих суетящихся, когда решается судьба! Документы сданы, даты экзаменов известны.

Времени в обрез, даже рассматривать с набережной китайский город Хайхэ некогда. К тому же Амур рябит сплошной серебряной чешуёй.

В общежитии я скидываю форму и в сотый раз открываю учебник истории. И опять на странице, где смотрит на меня бессмертный мальчик из пещеры Тешик-Таш, реконструированный М. Герасимовым. Так и говорит глазами ехидно: «Не сдашь. Заупрямишься и не сдашь!»

Захлопнув мальчика, листаю дальше. Иван Васильевич, который Грозный. Опять реконструкции Герасимова. Потом проваливаюсь в сон. Откуда-то издалека появляется инженер-полковник Тренчик похожий на Ивана Грозного и грозит мне пальцем: «Смотри у меня! О русском языке говорить не буду, немецкий ты немного знаешь, на историю налегай. На историю!»

Иван Васильевич Тренчик, когда прилетал к нам на точку в Южное Гоби на дежурство, всегда говорил мне, что поэзия никого ещё не прокормила, но если так милы гуманитарные науки, то лучше, конечно, стать историком. «Филология – дело женское!» – назидательно изрекал сухощавый инженер-полковник и перед моим носом трясся его твердый, обкуренный и с желтизной, палец, – «Но филологи – первые помощники при написании научных работ хотя и не получают ничего».

Мы стоим на ТО – техническом обслуживании. В это время за основную аппаратуру работает запасная, где-то в Казахстане. Основную чистим. Большинство офицеров части имеют учёные звания, а прапорщики – техники. Инженер-полковник занимается со мной историей. Вообще, он решил, что после дембеля мне надо обязательно поступать в институт.

Мальчик из пещеры Тешик-Таш давно пройден, но сержант Приходько всё время рассматривает его и кладёт книгу лицом мальчика на тумбочку. Некоторые буквы и