– Странствующий печальник...

– Пойти следом?

– Иди‚ Шолем...

Плоды отрываются от ветвей для обретения самих себя. Звезды снимаются с позиций. Человек – с обжитого пристанища. Заблуждения – единственное‚ что следует припомнить и увязать в дорогу‚ чтобы не споткнуться о прежний пенек.

– Если потеряюсь‚ разыщи меня.

– Разыщу‚ Шолем...

Шли без дорожных припасов. Кормились по случаю. Воду пили‚ хлеб ели‚ варево из капустного листа и затерялись среди беспечных пространств, беззащитные перед невзгодами. Бабушка Зельда вела внука – без пути путь; на всякой развилке Шолем вставал‚ прислушивался и непременно получал ответ.

– Направо‚ Шолем... – отзывалась бабушка каплями рассветной росы‚ и они отправлялись по правой тропке, углядывая бедствия, народами претерпеваемые. – Теперь‚ Шолем‚ налево...

Прошли край горьких дождей. Зноем опаленные посевы. Пересекли леса‚ природой насажденные‚ илистые реки и гиблые болота. Обошли стороной земли с немирными кавказцами‚ где жизнь пахла смертью, колодцы были засыпаны‚ хлеба выжжены на корню. К ночи подступал дарованный покой‚ отдых натруженным ногам‚ чистая звезда над головой‚ но с рассветом они снова шагали дальше – от мезузы к мезузе‚ от миньяна к миньяну‚ от погребения к погребению. Повсюду теснились верующие и сыны верующих‚ разрозненные меж народов‚ былинки на волне водоворотов‚ приткнутые к очередной заводи; повсюду покоились во прахе‚ присыпанные случайной землей. Выискивали место среди могил‚ чтобы скинуть ношу со спины‚ вздохнуть с облегчением‚ но голос погромыхивал поверху: "Еще не время..."

Немногие увязывались за ними из окрестных местечек‚ немногие из немногих, и отставали у крайних домов. Чего хотели‚ того не могли‚ что могли‚ о том не помышляли.

– Откуда идут евреи?

– Оттуда‚ – отвечал Шолем.

– Куда направляются евреи?

– Туда.

Слепому от рождения что известно? Луна для него темна‚ небо черно‚ звезды – гвоздиками на неведомом куполе. Старик с плитой помнил‚ как небо лучилось синевой‚ луна серебрила озерные воды‚ звезды перемигивались в ночи, чтобы померкнуть к утру‚ но видеть не желал из-под нависших бровей – слепой глазами и зрячий душой. Жизнь установилась с разделением на звуки: тьма с пением птиц – она же день‚ тьма без пения – ночь. На привале‚ под переливы пернатых над головой‚ беседовал с сыновьями из прошлой жизни‚ наставляя на путь веры; без переливов‚ в ночи‚ выслушивал жену‚ которая нашептывала ему потайные слова.

Сбегались отовсюду падучие болваны, притворно бесноватые‚ слюнявые и гунявые, босые и с колтунами, хихикали, плевали вослед, грозили костлявым кулаком, плиту на спине принимая за вериги, старика – за юродивого, сгоняя чужаков с места своего кормления. Рассветы опадали цветными лепестками‚ стык к стыку‚ обозначая иные пространства. Дни обращались в ночи‚ а ночи в дни. Шолем сбивал ноги в кровь‚ прикладывая к ранам траву-подорожник; складка проглядывала на лбу‚ проявляя характер‚ которого недоставало. Через годы‚ в полуночном мире‚ в мандариновых его краях‚ бабушка пробилась к внуку – шуршанием полевой мыши в сникшей листве:

– Куда ты забрался? Так далеко мне не дошептать...

– На пути‚ – объяснил. – К пристанищу.

– Воротись‚ Шолем. Кто же будет следить за могилами?..

К вечеру вышли на кладбище‚ проплутали меж рядов, углядели нескладного подростка возле свежего погребения – сумрачным‚ взъерошенным зверьком с обкусанными ногтями.

– Кто это? – спросил подросток‚ глядя на них‚ и ему отозвалось шелестением травы.

– Пойти следом? – спросил.

Ответа они не разобрали – не для них был ответ.

– Если потеряюсь‚ разыщи меня...

Ночью старик заговорил на прощание‚ облекая печаль в слова. Они запутывались в переплетении усов с бородой‚ но Шолем распутывал их и добирался до смысла:

– ...затворились врата милосердия… Волны страданий накрыли с головой... Три дня и три ночи лежали мы на родных могилах‚ а перед уходом снимали плиты и уносили в чужие земли, во тьму кромешную. Стража сопровождала до границы и заметала следы наших ног. Монахи шли рядом‚ уговаривали переменить веру‚ чтобы остаться на той земле‚ где некогда нашли утешение‚ но мы шагали с песнопениями‚ подбадривая друг друга; музыканты играли радостные мелодии на флейтах‚ скрипках‚ барабанах‚ дабы все вокруг знали: мы не оплакиваем ни одно изгнание‚ кроме изгнания из Иерусалима...

Замолчал надолго‚ собираясь с силами. Ощупал в кармане увесистый ключ от дома, сработанный мастером из Кордовы, затем продолжил:

– Ходу оттуда – полтора века. Еще полтора. И еще. Посреди народов вчерашнего дня. Когда откуда-то изгоняют‚ надо‚ чтобы куда-нибудь впустили... У тебя свой путь‚ Шолем.

А почудилось: "У тебя своя жуть..."

Наутро старик отправился в дорогу с очередным поводырем – живая память‚ блуждающая тайна под грузом прошлого‚ которую не терпится искоренить‚ а бабушка Зельда повела внука домой:

– Направо‚ Шолем. Теперь налево...

Пришел – не обнаружил себя прежнего‚ многих не обнаружил в местечке‚ лишь старая Цирля тащила на плечах‚ плитой на погребение‚ сто двадцать неподъемных лет.

Спросила:

– Ты кто?

Ответил:

– Странствующий печальник.

– Зачем пришел?

– Отыскать пристанище.

Прикинула:

– Тогда так. Имеется в запасе промысел, не всякому под силу. Осилишь?

– Осилю‚ – сказал Шолем.

– Старого Янкеле схоронили. Который ходил по домам. Передавал дурные известия.

– Не осилю‚ – сказал Шолем.

– Платят за это поштучно. Из общинной кружки. И платят неплохо: работа тягостная‚ при слезах. Янкеле тем и кормился‚ сыновей женил‚ дочерей выдал замуж, – дурных вестей и на тебя хватит.

– Нет‚ – повторил Шолем. – Это не по мне.

Сутул. Суховат. Волос золотист. Прошелся по кладбищу из конца в конец‚ не упустив никого‚ ознакомился с новыми могилами‚ посидел в раздумье у невидного камня, в тиши отстоявшегося покоя: "И умерла и погребена здесь..." Написал пару слов‚ положил лист на холмик‚ придавил камнем, – от ночной сырости намокла бумага‚ размылись чернила‚ буквы протекли к земле‚ вглубь просочившись для прочтения: "Я вернулся". Река печали иссякла‚ обратившись в пересохшее русло‚ но бабушкина любовь теплилась на том же месте.

Поселился в кладбищенской сторожке поближе к ней. Выполол сорняки. Вычистил дорожки. Укрепил завалившиеся камни. Возвел ограду вокруг усопших, чтобы не стали добычей забвения и при нужде заступались за живых.

Женился.

Передал семя свое.

Родил Ушера.

Любовь сына уберег до старости...