Найтингейл задумался.

— Скорее всего, да, — помолчав, ответил он. — Но сперва мне надо некоторое время провести в библиотеке. То заклинание должно было быть очень сильным, и, возможно, мелодия, которую вы услышали, и есть «сигнаре» мага, своего рода непроизвольная личная подпись. Подобно тому как телеграфисты могли различать друг друга по сигналам, каждый маг тоже использует заклинания в особой, одному ему присущей манере.

— И у меня тоже есть такая подпись?

— Есть, — ответил Найтингейл. — Ваша магия с пугающей частотой поджигает различные предметы.

— Босс, я серьезно.

— Вам еще рано иметь собственный сигнаре, — сказал Найтингейл, — однако любой другой адепт магии сможет опознать в вас моего ученика.

— А что, есть и другие адепты?

Найтингейл поерзал в кресле, устраиваясь удобнее.

— Войну пережили лишь немногие, — сказал он. — И, кроме них, мы с вами последние маги с классическим образованием. Точнее, вы станете таковым, если и дальше будете прилежно учиться.

— А это преступление не мог совершить кто-то из переживших войну? — спросил я.

— Если джаз — часть его сигнаре, то нет.

Значит, и их ученики — если они были — тоже отпадают.

— Стало быть, если это не один из ваших…

— Наших, — поправил Найтингейл. — Вы дали клятву и, соответственно, стали одним из нас.

— Если это не один из наших, тогда кто?

Найтингейл улыбнулся.

— Кое-кто из ваших речных друзей обладает такими силами.

Я задумался. Существуют бог и богиня реки Темзы, у каждого из них полно вздорных и капризных отпрысков — по одному на каждый приток. И они, несомненно, обладают определенной силой — я своими глазами видел, как Беверли Брук затопила Ковент-Гарден, попутно спасая несколько жизней: мою и семейства немецких туристов.

— Но Отец Темза не станет хозяйничать ниже Теддингтонского шлюза, — заметил Найтингейл. — А Матушка Темза не решится нарушить наш договор. Если бы Тайберн хотела вашей смерти, она бы действовала через официальные инстанции. Флит смешала бы вас с грязью в прессе. А Брент еще маленькая. И наконец, Эффра, даже если бы хотела уничтожить вас с помощью музыки, не выбрала бы для этого джаз, не говоря уже о том, что Сохо находится по ту сторону реки.

«Еще бы — Эффра же практически богиня-покровительница британского грайма»,[7]— подумал я и спросил:

— Но есть ведь другие люди? И другие силы?

— Возможно, — сказал наставник. — Но я бы на вашем месте сейчас больше думал не о том кто, а о том как.

— Что посоветуете?

— Стоит начать с осмотра места преступления, — сказал Найтингейл.

К большой досаде правящих классов, которые хотели бы, чтобы их города были чистенькими, безопасными и хорошо простреливались, Лондон с самого начала был плохо приспособлен для капитального строительства. Даже после 1666 года, когда от него почти не осталось камня на камне. И заметьте, это отнюдь не заставило архитекторов опустить руки, и в восьмидесятых годах девятнадцатого века силами столичного комитета по транспорту во все стороны — с северной на южную и с восточной на западную — были проложены Черинг-Кросс-роуд и Шефтсбери-авеню. То, что при этом ликвидировали печально известные трущобы возле Ньюпортского рынка, уменьшив тем самым число отвратительных бедняков, которые мешают приличным людям наслаждаться прогулками по городу, произошло, разумеется, чисто случайно. На пересечении этих двух улиц возник Кембридж-серкус, на западной стороне которого нынче стоит театр «Палас» в его мишурном блеске, характерном для поздневикторианской архитектуры. А рядом с ним — и в том же стиле — располагается бывшая пивная под названием «Георгий и Дракон», ныне — джаз-клуб «Вкус к жизни». Который, согласно его же афишам, считается главной джазовой площадкой Лондона.

Давным-давно, когда мой старик выступал на сцене, клуб «Вкус к жизни» еще не был джазовой меккой. И существовал, но папиным словам, сугубо для неудачников в водолазках и с козлиными бородками, слушающих фолк и читающих стихи. В шестидесятые там по паре раз выступили Боб Дилан и Мик Джаггер. Но для моего папы это ровным счетом ничего не значит. Он утверждает, что рок-н-ролл — это, конечно, хорошо, но только для тех, кто не умеет самостоятельно держать ритм.

Раньше я, собственно, никогда не бывал во «Вкусе к жизни». Когда я еще не был копом, то ни разу не пил здесь пиво, а когда стал им — не арестовывал здесь преступников.

Я выбрал время так, чтобы не попасть в толкотню обеденного перерыва, и сейчас по площади бродили только туристы. А в клубе было пусто, здесь царили приятный полумрак и тишина. Легкий аромат бытовой химии безуспешно пытался перебить запах разлитого пива, въевшийся за многие годы. Мне захотелось как следует прочувствовать это место, и я решил сделать это самым естественным способом: сесть за стойку и выпить пива. Но, поскольку был при исполнении, взял всего полпинты. Подобно большинству пабов Лондона, «Вкус к жизни» умудрился сохранить в интерьере блестящую медь и полированное дерево и не скатиться при этом в китч. Я встал возле стойки и взял свою кружку. И после первого же глотка на меня нахлынул запах конского пота, стук молотков по наковальне, крики, смех, запах табака и отдаленный женский визг — стандартная смесь для любого паба в центре Лондона.

Сыновья Мусы ибн Шакира[8]были храбры и умны. Не будь они мусульманами, непременно стали бы святыми-покровителями фанатов технических новинок. Они прославились в девятом веке после своего багдадского бестселлера — справочника хитроумных механических штуковин, который весьма изобретательно назвали «Китаб-аль-Хайяль», то есть «Книга хитроумных штуковин». В ней они описали, пожалуй, самый первый прибор для измерения разности давлений. Тут-то все и началось. В 1593 году Галилео Галилей, оторвавшись на время от астрономии и несения ереси в массы, изобрел термоскоп для измерения высоких температур. В 1833 году Карл Фридрих Гаусс придумал прибор для измерения силы магнитного поля, и, наконец, в 1908 году Ганс Гейгер создал детектор ионизирующего излучения. С этого момента астрономы получили возможность обнаруживать самые дальние планеты и звезды путем измерения колебания их орбит. А умники, которые сидят в ЦЕРНе,[9]расщепляют частицы в надежде, что в один прекрасный день явится Доктор Кто и запретит им эти фокусы. История науки, собственно, и сводится к истории измерения человеком окружающего мира.