Вестигий такого уровня не может отпечататься на теле без серьезного магического импульса. Соответственно, либо что-то магически воздействовало на Сайреса Уилкинсона, либо он сам был адептом магии. Найтингейл называл адептами тех, кто практикует магию, и утверждал, что дома у них всегда остаются следы магии, даже если адепт абсолютный новичок. И вот я отправился на ту сторону Темзы, по адресу, указанному в водительском удостоверении Уилкинсона, чтобы проверить, нет ли там кого-то, кто так его любил, что мог убить.

Жил покойный, как оказалось, в двухэтажном коттедже в эдвардианском стиле, на «правильной» стороне Тутинг-Бекроуд. Это было царство «Фольксвагенов Гольф», изредка ради разнообразия перемежавшихся «Ауди» и «БМВ». Оставив машину в желтой зоне, я направился вверх по улице. В глаза сразу бросилась ярко-оранжевая «Хонда Сивик». У нее был хиленький двигатель 1,4 VTEC, а женщина за рулем не сводила глаз с нужного мне дома. Затвердив номер машины, я открыл кованые ворота, прошел по недлинной дорожке к дому и позвонил в дверь. Несколько секунд я чувствовал запахи цемента и ломаного дерева, но затем дверь открылась, и все вокруг для меня потеряло всякий смысл.

Пухленькая сексапильная фигурка со старомодно пышными формами. Ярко-голубой свитер из шотландской шерсти. Лицо красивое, но бледное, а каштановые волосы, если бы не были стянуты на затылке в неряшливый узел, наверняка укрыли бы спину до лопаток. Глаза карие, а рот большой и яркий. Уголки полных губ печально опускались вниз. Она спросила, кто я, и я представился.

— Чем могу помочь вам, констебль? — спросила она.

У нее был очень ярко выраженный английский выговор, почти пародийный. Когда она заговорила, мне показалось, что вот сейчас над нами пронесется истребитель «Спитфайр».[2]

— Это дом Сайреса Уилкинсона? — спросил я.

— К сожалению, да, был, — ответила девушка.

Я очень вежливо поинтересовался, кто она.

— Симона Фитцуильям, — назвалась она и протянула руку.

Я машинально пожал ее; ладонь у Симоны была мягкой и теплой. Я почувствовал запах цветущей жимолости. Спросил, можно ли войти в дом, и Симона посторонилась в дверях и пропустила меня.

Дом явно был построен для представителей низшей части среднего класса, но с претензиями. Коридор узкий, однако пропорции его соразмерны и гармоничны. Черно-белая плитка на полу сохранилась со времен постройки, и обшарпанный антикварный буфет из мореного дуба явно стоял в коридоре с тех же пор. Симона провела меня в гостиную. Мой взгляд задержался на ее крепких, но стройных ногах, обтянутых черными леггинсами.

Дом явно был из тех, что подверглись обычной перепланировке с целью облагораживания: стену между гостиной и прихожей снесли, дубовые половицы отшлифовали, покрыли лаком и застелили паласом. Мебель, похоже, была от Джона Льюиса — дорогая, удобная, но очень унылая. К традиционно большому плазменному телевизору подключили спутниковую тарелку и блюрэй-плеер. На ближайших полках вместо книг стояли DVD-диски. Над камином — то есть над тем местом, где был бы камин, если бы его в прошлом веке не заложили случайно кирпичом, — висела репродукция Моне.

— В каких отношениях вы были с мистером Уилкинсоном? — спросил я.

— Он был моим любовником, — ответила она.

Магнитофон марки «Хитачи» был дорогой, но бестолковый: транзисторный и читал исключительно CD-диски, никакого МРЗ-плеера. Рядом стояла пара стеллажей с дисками — Уэс Монтгомери, Дэви Редмен, Стэн Гете и разные хиты девяностых.

— Сочувствую вашему горю, — сказал я. — Но, если можно, я задам вам несколько вопросов.

— Это так необходимо, констебль?

— Мы всегда ведем расследование, если обстоятельства и причина смерти неясны, — сказал я.

По правде говоря, мы, то есть полиция, обычно начинаем расследование только в том случае, если налицо явное правонарушение или же если Министерство внутренних дел внезапно дает установку заострить внимание на каком-нибудь громком преступлении в ущерб текущим делам.

— А разве они неясны? — спросила Симона. — Я так поняла, у бедного Сайреса случился сердечный приступ. — Она опустилась на пастельно-голубой диван и жестом пригласила меня сесть в такое же кресло напротив. — Разве не это называют естественной смертью? — Ее глаза заблестели от слез, и она вытерла их тыльной стороной руки. — Извините, констебль.

Я попросил ее называть меня по имени — чего ни в коем случае не следует делать на данной стадии расследования. Я прямо-таки слышал, как Лесли на побережье Уэссекса ругает меня на чем свет стоит. Впрочем, чаю мне Симона не предложила — должно быть, сегодня не мой день, подумал я.

— Спасибо, Питер, — улыбнулась она. — Можете спрашивать.

— Сайрес был музыкантом?

— Он играл на альт-саксофоне.

— Джаз?

Снова слабая улыбка.

— А что, существует какая-то другая музыка?

— Ладовый, би-боп или мейнстрим? — уточнил я, слегка кичась своими познаниями.

— Кул Западного побережья, — ответила она, — но, впрочем, мог поиграть и хард-боп, когда было надо.

— А вы тоже играете?

— О господи, конечно, нет, — сказала она. — Я ни за что не стану мучить публику своей абсолютной бездарностью. Всегда надо понимать, что ты можешь, а что — нет. Но я хороший слушатель, Сайрес это очень ценил.

— А в тот вечер вы слушали его выступление?

— Разумеется, — ответила она. — Сидела в первом ряду, «Вкус к жизни» — совсем маленький клуб, в таких нетрудно найти место рядом со сценой. Они играли «Полуночное солнце», потом Сайрес закончил свое соло и вдруг сел за пульт. Я подумала, ему стало жарко, но потом он стал заваливаться набок, и мы поняли, что что-то с ним не так.

Она умолкла и отвела взгляд. Сжала кулаки. Чтобы отвлечь ее, я задал несколько официальных вопросов: помнит ли она, когда точно он потерял сознание, кто вызвал скорую и была ли она с ним рядом все это время.

Ответы я записал в блокнот.

— Я хотела поехать с ним на скорой, правда хотела, но его унесли так быстро, что я даже опомниться не успела. Потом Джимми подбросил меня до больницы, но, когда мы приехали, было уже поздно.

— Джимми? — переспросил я.

— Это их барабанщик. Очень хороший человек. По-моему, шотландец.

— Можете назвать его полное имя?

— Нет, наверное, — сказала Симона. — Какой ужас. Для меня он всегда был просто Джимми-барабанщик.

Я спросил, кто еще играл с ними в группе, и она смогла припомнить только, что бас-гитариста зовут Макс, а пианиста — Дэнни.

— Вы, вероятно, считаете меня ужасно черствой, — сказала она. — Конечно же, я должна знать, как их зовут. Но сейчас попросту не могу вспомнить. Может быть, из-за смерти Сайреса у меня просто нервное потрясение.