Тут еще мимо пробежал мальчика с корзиной, от которой изумительно пахло пирожками.

— Пироги! Кому пироги?! Всего четвертак! Кому…

«Мне! Мне!» — хотелось жалобно пропищать, но я знала, что сегодня мне ничего вкусного не светит. Даже морковки вдоволь не наесться.

«И все из-за придурошного Флорина, разорившего семью до нищеты!»

Такая злость взяла. Хотелось вырвать руку из лап не моей матери, заявить:

«Баста! Адьос мучачос! На меня не рассчитывайте!» — и убежать, куда глаза глядят. Однако я сделаю это чуть позже, когда отойдем от дома и окажемся в более респектабельном районе. Ведь сегодня я одета прилично, внешне внушающую доверие — это поможет найти нормальную работу.

Но чем дольше мы шли, тем страшнее мне становилось. На улице, где еще клубились остатки тумана, кое-где продолжали гореть зеленые фонари. У красивых витрин дорогих магазинов двигались и крутились вывески. У кондитерской — наверно, из-за голода я больше обращала внимание на продуктовые лавки — перелистывались дощечки с рисунками пирожных, булок, тортов…

Вроде бы ничего особенного, только в этом мире еще нет электричества. А, значит… здесь есть магия!

Догадку подтверждал медальон, которым хрыч Унд проверял мою жизненную силу.

— Корфина! — зашипела мать, когда я оступилась на неровной мостовой и чуть не упала.

— Прости, мама, — пролепетала я, но было поздно: она намертво вцепилась в мой локоть — и фиг теперь сбежишь!

Мы миновали нашу узкую улочку, свернули к арке. А когда вышли из нее, я удивленно заморгала. Передо мной раскинулся большой проспект, настолько широкий, что дух захватывало.

За спиной остались узенькие, жавшиеся друг к другу, как опята на пеньке, двух-трех этажные домишки, а тут высились добротные четырех-пяти этажные здания. Чем-то они напоминали сталинки, что есть в каждом городе моего мира. Вот только ширина проспекта царская.

По нему мчались конки с пассажирами, сидящими даже на крышах. Рельсы для местного общественного транспорта пересекали улицу в нескольких местах. Так же спешили извозчики, повозки и кареты. Нет, не просто кареты, а КАРЕТЫ!

Отполированные до блеска, они невольно обращали на себя внимание. Несмотря на грязь, колеса с яркими ободьями оставались чистыми. А что уж говорить об ослепительных гербах?! На рифленых частях тусклые солнечные лучи так и играли, заявляя простолюдинам, что аристократы — это нечто восхитительное, недосягаемое, лучезарное, лучшее.

Я думала, что сейчас мы тоже поедем на конке, но нет. Из-за экономии денег своими ноженьками потопали в гору.

Мощеные тротуары от проезжей части отделяли аллеи с пожелтевшими деревьями, но от запаха навоза они не спасали. Кажется, когда мы доберемся до мэрии, амбре от нас будет исходить адское.

Чем дальше шли, тем более чинно выглядели горожане. Нарядные дамы с зонтами-тростями вышагивали, высоко задрав голову в смешных шляпках (про свою я вообще молчу). Мужчины в костюмах, выходившие из здания банка — давящего, монументального, с золотыми буквами на огромной вывеске. И между ними шныряли грязные мальчишки, пристававшие к прохожим. На нас они не обращали внимания, хотя… Стоило подумать, один прицепился к нам:

— Мадам, мадам, подайте на хлебушек?! — монотонно, заученно заканючил мальчика.

— Пшел с дороги! — высокомерно ответила Эндина, но попрошайка, давно привыкший, что без настойчивости и снега зимой не допросишься, не унимался:

— На хле-ебушек… — продолжал гундосить он препротивнейше, пытаясь схватить ее за юбку, за что и поплатился: она ловко отвесила ему пинок под зад и бросила гневно:

— Лети, голубушек!

Я дар речи потеряла. Понятно, в кого пошла младшенькая — в мамулю.

Вроде бы шли мы недолго и небыстро, но я взмокла и сбивчиво дышала. Да какое тут сбегать — не сдохнуть бы! Тело Корфины слабенькое, нетренированное, к ходьбе непривычное, еще сил от постной диеты почти нет. Да и ноги я промочила, поэтому когда наступала на левый ботинок, он громко чпокал. Из-за чего мать Фины снова начала злиться:

— Сейчас перейдем дорогу и наймем извозчика! Не изгваздай подол, клуша, иначе стыда не оберемся! — уверенная, что дело в шляпе, и мое сопротивление подавленно, она больше не стоила из себя заботливую мамочку. — В мэрии ступай на носочках, чтобы не позориться дырявыми ботинками!

Таща меня за локоть, она вышла к дороге и подняла руку, подзывая извозчика, но и с ним удалось договориться не сразу.

Первый, что подъехал к нам — толстый, красномордый — потребовал самерс.

— Это-то до мэрии? — возмутилась Эндина.

Тогда он дернул поводья и уехал.

Лишь с третьего раза нам повезло, и нас согласились довести за четыре поверса. Что это такое и какое соотношение — понятия не имею, но главное уяснила: торговаться надо!

Вообще-то, пока Эндина торговалась, я думала, что она жадная, но оказалось, что это извозчики наглые. До мэрии рукой подать, а они хотели содрать целый самерс! Мы бы и пешком дошли за пять минут, но в этом мире приличные люди пешком не ходят, поэтому Эндина решила схитрить.

Мэрией оказалось трехэтажное желтое здание с колоннами и кованой оградой, у которой стоял швейцар. Мы подъезжали к ней, и на меня напал страх. Бежать сейчас? Сил нет. Покориться судьбе — да ни за что! В итоге я решила, что сбегу выходя из магистрата, когда отдышусь и продумаю план бегства. Для этого огляделась по сторонам, определяя, где какие закоулки, однако мать тут же цыкнула:

— Не вертись!

Извозчик остановился у ворот, помог нам спуститься. Эндина расплатилась и торопливо потянула меня ко входу. Она вытянулась в струнку, сделала лицо непроницаемым и, когда швейцар в синей форме грозно рявкнул:

— Куда? — ответила напыщенно: — Нам назначено, — так, будто выплюнула золотой. — Барисса Мальбуер.

Он покосился на нас, оценивая, но не спешил двигаться с прохода. Тогда мать Фины отчеканила:

— Вон с дороги!

Она даже не смотрела на швейцара. Он был для нее мешающим столбом. И именно ее высокомерие убедило остолопа, что перед ним действительно барисса, после чего с поклоном отстранился.

Проходя мимо него, я выше задрала голову и даже встала на цыпочки, чтобы скрыть, что мы совсем уж обнищавшие аристократы в дырявых ботиках.

Просторный вестибюль был заполнен людьми, жаждавшими попасть к мэру. И как только мы попытались пробраться ближе в двери с золоченой табличкой, поднялась громкая волна недовольства.

— Куда! Не прежде меня! — заверещал толстый, лысый дядька в лоснившемся, заношенном костюме, за ним другие. Как назло простолюдины собрались коренастые, невежественные. Таким несознательным гражданам наше особое положение придется доказывать аристократической кровью, которую нам за нарушение порядка очередности они любезно и пустят.