Эндина пренебрежительно оглядела просителей, вздохнула и присела на край скамейки.

Наверно, ей, спесивой дворянке, унизительно сидеть в общей очереди с дурно пахнущим мясником, пришедшим получать лицензию на поставку в город мяса, или с уставшей вдовой, надеявшейся выпросить повышения пособия по потере кормильца. Эндина злилась, я же сидела спокойно, наблюдая за людьми. Но чем больше присматривалась — отчетливее понимала: мир иной, а проблемы те же. Зато услышала, что нужна торговка в лавке, и название ее запомнила — вдруг найду рабочее место.

Вдыхая разнообразные запахи, я радовалась, что перед выходом ничего не ела. Тут гадалкой не надо быть, чтобы по исходящему от соседа амбре определить его профессиональное призвание и степень обеспеченности.

Когда, наконец, дошла наша очередь, и из кабинета мэра донесся голос секретаря:

— Следующий! — Эндина, взвинченная до предела, вздрогнула, однако несмотря на волнение, поднялась со скамьи степенно. Я тоже встала и на одеревеневших ногах робко последовала за ней.

В большом светлом кабинете, с лепниной, дорогим полированным столом, заставленным добротными канцелярскими принадлежностями, сидел дородный мужчина. Рядом с ним за небольшим столиком, заваленным бумагами, располагался худой, носатый секретарь.

У стола стояли стулья, но сесть нам не предложили, наверно, чтобы не засиживались.

— Я вдова баронесса Мальбуер с дочерью… — представилась Эндина, и мэр, не отрываясь от своих записей, сухо отрезал:

— Если пришли просить о воспоможении на приданое — нет.

— Нам нужно разрешение на вступление в брак.

— А при чем тут я? — толстяк наконец-то поднял круглую голову с хомячьими щеками и оглядел нас прищуренными глазками.

— Моя дочь полюбила разночинца.

Мэр скривился как при приступе зубной боли.

— Вопрос сложный, нужно подумать… — затянул он шарманку. Подозреваю, что намекает о денежке, а у нас нет лишних, дабы позолотить потную, пухлую лапку! От надежды, что все еще может обойтись, я воспрянула, но тут дверь широко распахнулась, и в кабинет мэра вплыла старуха с крохотной собачкой на руках.

Ее индиговое, шелковее платье отливало на свету глянцем. Кружева щедро покрывали пышную юбку, и слоев в ней было уж поболее, чем в моей. И украшения, душегрейка меховая и шлейф духов свидетельствовали, что она очень влиятельная дама.

— Ридвик! У меня важное дело! — не терпящим возражений тоном произнесла внезапная посетительница. Наткнувшись на нас, она даже не соизволила выйти и подождать. Наоборот, подошла к стулу и вальяжно села. — Или вы заняты? — Спросила тоном, намекающим, что ждать и не подумает.

— Нет, нет, графиня! — мэр подскочил со своего места и поклонился старухе. — Уже отпускаю просителей.

— Так мы можем надеяться на разрешение? — вклинилась Эндина, решив воспользоваться случаем.

— Нет, подобный мезальянс требует тщательных раздумий и сверки с гербовой книгой.

— Мезальянс?! — насторожилась старуха и недовольно поджала губы.

— Баронесса Мальбуер просит разрешения на брак для дочери с разночинцем… — пояснил мэр, видом показывающий, что нам пора выметаться. Мы не к месту.

И тут графиня гневно возмутилась:

— Позор! Позор и стыд! Попрание дворянской гордости! Неслыханное дело!

— Он хорошая пара для дочери! — дерзко возразила Эндина.

Я покосилась на нее и тяжело вздохнула. Эх, если бы она так защищала меня! Старуха же, заметив мой косой взгляд, догадалась, что ей лгут, и вышла из себя:

— Бесстыдство! Я этого так не оставлю! Это скандал!

— До этого нас довела нужда! — настаивала Эндина.

— Лучше вышивать до изнеможения, голодать, но блюсти гордость аристократки! — не унималась старуха.

Тут меня дернуло — и я, сама не знаю почему, ляпнула:

— Я бы рада, но не умею вышивать.

Мои слова старуха восприняла как вызов и упрямо ответила:

— При желании всегда можно найти выход!

— Быть может, вы, графиня, подскажете какой-нибудь?

От моей наглости у всех присутствующих округлились глаза, однако старуха не промах — мою хватку оценила:

— Вы слишком дерзки! — отчеканила она, испепеляя меня внимательным взглядом.

— Я стараюсь сохранить гордость аристократки, — напомнила графине ее же слова, и она прикусила язык.

Видимо, старуха — важная дама, потому что сам мэр не смел нарушить возникшую в кабинете тишину.

— Что ж, если вы так стремитесь — грех не дать вам шанс, — вдруг произнесла графиня. — Надеюсь, вы меня не разочаруете…

Эндина, почувствовав, что все идет не по плану, занервничала и отчаянно выкрикнула:

— Но нам нужен этот брак!

— Нет! Не нужен! — закричала не менее отчаянно я.

— Ш-ш! Замолчи!

— Нет! Я очень хочу спасти честь нашей семьи! — Эндина так вцепилась когтями в мое запястье, что у меня от боли слезы выступили, но графиня не знала о их причине и подумала, что я слезно прошу о помощи.

— Хорошо. Мне как раз нужна компаньонка! — громко сообщила она.

— Да! Да! Да! — разрыдалась я от счастья и боли и кое-как выдернула руку из лап матери Фины, которая сообразив, что жертва ускользает, зашипела ядовитой гадюкой:

— Нет! Ты не смеешь!

— Я совершеннолетняя! И сделаю все, чтобы сохранить честь семьи кристально чистой! — упрямо отчеканила я, показывая свой характер, иной раз тверже, чем у остолопого африканского носорога. Гневный взгляд «мамули» очень пугал, поэтому на всякий случай я отодвинулась на шажок. И не зря.

— Не смей! Еще пожалеешь об этом! Очень пожалеешь! — Эндина походила на мстительную фурию. Одни сжатые кулаки показывали, как она разъярена. Если бы не свидетели — мне бы точно пришлось отведать ее звездюлин, коих мамуля щедро бы отвесила сноровистой старшенькой, что раз… разворотила гениальнейший план на мелкие кусочки, из которых уже не собрать слово «счастье Флорана».

Вот только я не хочу, чтобы на осколках моего счастья строилось чье-то чужое. Человек я не черствый, иной раз способная на самопожертвование — хотя, ладно, не буду врать: способная в переходе после получки подать попрошайкам несколько монет — но чтобы жертвовать собой ради бездушных, безмозглых эгоистов?! Ага, щас! Где сели — там слезут и своими ножками пойдут решать свои проблемы. А если не захотят — так дам наставление и ускорение, чтоб маршрутом не ошиблись.

Многое хотелось высказать Эндине, но я боялась, что острым языком и неуважением к «матери», оттолкну от себя старуху, поэтому прикусила язык и скромно потупила глаза, позволив невольным зрителям самим делать выводы. Однако не забыла слезно прошептать спасительнице: