Во исполнение этого решения маленького Оливера, крайнеудивленного, выпустили из заточения и приказали надеть чистую рубашку. Едва онуспел покончить с этим совершенно непривычным гимнастическим упражнением, какмистер Бамбл собственноручно принес ему миску с кашей и праздничную порцию хлеба— две с четвертью унции.

При этом потрясающем зрелище Оливер жалобно заплакал: онподумал, — и это было вполне естественно, — что совет решил убить егодля каких-нибудь полезных целей, в противном случае его ни за что не стали бытак откармливать.

— Не плачь, Оливер, а то глаза покраснеют. Ешь своюкашу и будь благодарен! — сказал мистер Бамбл внушительным и торжественнымтоном. — Тебя собираются отдать в ученье, Оливер.

— В ученье, сэр? — дрожа, переспросил мальчик.

— Да, Оливер, — сказал мистер Бамбл. — Добрыеи милосердные джентльмены, которые заменяют тебе родителей, Оливер, потому чтосвоих у тебя нет, хотят отдать тебя в ученье, поставить на ноги и сделать изтебя человека, хотя это обойдется приходу в три фунта десять шиллингов! Трифунта десять, Оливер! Семьдесят шиллингов… сто сорок шестипенсовиков! И все этодля дрянного сироты, которого никто не может полюбить!

Когда мистер Бамбл, устрашающим голосом произнеся эту речь,остановился, чтобы перевести дух, слезы заструились по лицу бедного мальчика, ион горько зарыдал.

— Полно, — сказал мистер Бамбл уже не такимторжественным тоном, ибо ему лестно было видеть, какое впечатление производитего красноречие. — Полно, Оливер! Вытри глаза обшлагом куртки и не роняйслез в кашу. Это очень неразумно, Оливер.

И в самом деле это было неразумно, так как в каше и без тогобыло достаточно воды.

По пути к судье мистер Бамбл сообщил Оливеру, что он сейчасдолжен казаться счастливым и, когда старый джентльмен спросит его, хочет ли онпоступить в ученье, ответить, что ему этого очень хочется. Оба предписанияОливер обещал исполнить, тем более что трудно себе представить, как деликатнонамекнул мистер Бамбл, какая его постигнет судьба, если он не выполнит того илидругого. Когда они явились в камеру судьи, мистер Бамбл запер его одного вмаленькой комнатке и приказал ждать здесь, пока он за ним зайдет.

С сильно бьющимся сердцем мальчик ждал около получаса. Попрошествии этого времени мистер Бамбл просунул в дверь голову, не украшенную наэтот раз треуголкой, и громко сказал:

— Оливер, милый мой, пойдем к джентльменам. —Произнеся эти слова, мистер Бамбл принял мрачный и угрожающий вид и шепотомдобавил: — Помни, что я тебе сказал, негодный мальчишка!

Его манера обращения сбивала с толку, и Оливер простодушнозаглянул в лицо мистеру Бамблу, но сей джентльмен помешал ему сделать какое быто ни было замечание и немедленно повел его в смежную комнату, дверь которойбыла открыта.

Это была просторная комната с большим окном. За конторкойсидели два старых джентльмена с напудренными волосами; один читал газету,другой, вооружившись очками в черепаховой оправе, изучал лежавший перед нимкусок пергамента. Мистер Лимкинс стоял перед конторкой с одной стороны, амистер Гэмфилд — его лицо было кое-как умыто — с другой; два-три грубоватых навид человека в высоких сапогах слонялись вокруг.

Старый джентльмен в очках в конце концов задремал над кускомпергамента, и, когда мистер Бамбл поставил Оливера перед конторкой, в течениенескольких минут длилось молчание.

— Вот он, этот мальчик, ваша честь, — сказалмистер Бамбл.

Старый джентльмен, который читал газету, приподнял на минутуголову и дернул другого старого джентльмена за рукав, после чего тот проснулся.

— О, это тот самый мальчик? — промолвил старыйджентльмен.

— Он самый, сэр, — отвечал мистер Бамбл. —Милый мой, поклонись судье.[11]

Оливер встрепенулся и отвесил почтительнейший поклон.Рассматривая напудренные волосы судей, он с недоумением размышлял о том,неужели все члены совета так и рождаются с этой белой пылью на голове ипотому-то становятся сразу членами совета.

— Ну-с, — сказал старый джентльмен, —полагаю, ему нравится ремесло трубочиста?

— Он без ума от него, ваша честь, — ответил Бамбли украдкой ущипнул Оливера, давая понять, что лучше ему с этим не спорить.

— И он хочет быть трубочистом, не так ли? —спросил старый джентльмен.

— Если бы мы вздумали завтра обучать его какому-нибудьдругому ремеслу, он тотчас же сбежал бы, ваша честь, — отвечал Бамбл.

— А этот человек, будущий его хозяин… вы, сэр… выбудете хорошо обращаться с ним… кормить его… и тому подобное, не правда ли,сэр? — сказал старый джентльмен.

— Раз я говорю, что буду, значит буду, — угрюмоответил мистер Гэмфилд.

— Речь у вас грубоватая, друг мой, но вы производитевпечатление честного, прямодушного человека, — сказал старый джентльмен,обратив свои очки в сторону кандидата на премию за Оливера.

Мерзкая физиономия этого кандидата была поистине отмеченаклеймом, удостоверявшим его жестокость. Но судья был подслеповат и впадал вдетство, и потому вряд ли можно было ожидать, чтобы он подметил то, чтоподмечали другие.

— Надеюсь, что так, сэр, — сказал мистер Гэмфилд сотвратительной усмешкой.

— Я в этом не сомневаюсь, друг мой, — отозвалсястарый джентльмен, прочнее водрузив очки на нос и озираясь в поискахчернильницы.

Это был решающий момент в жизни Оливера. Если бы чернильницанаходилась там, где предполагал ее найти старый джентльмен, он обмакнул бы внее перо, подписал бумагу и Оливер был бы немедленно уведен. Но так как онастояла под самым его носом, он, разумеется, осмотрев всю конторку, не нашел ееи когда, продолжая поиски, случайно посмотрел прямо перед собой, взгляд егоупал на бледное, испуганное лицо Оливера Твиста, который, не обращая вниманияна предостерегающие взоры и щипки Бамбла, глядел на отвратительную физиономиюсвоего будущего хозяина со страхом и ужасом, столь нескрываемым, что этого немог не заметить даже подслеповатый судья.

Старый джентльмен помедлил, положил перо и перевел взгляд сОливера на мистера Лимкинса, который взял понюшку табаку, стараясь принятьбеззаботный и независимый вид.