Он подчинялся, не смея возражать. Костюм выглядел немного лучше, чем ему бы хотелось. В нем он походил на исправного служащего, какого-нибудь аккуратиста-бухгалтера.

— Может быть, посмотрите и обувь? А белье вам не нужно?

Он все это купил. Его и фибровым чемоданом снабдили, маленьким, тоже поношенным, противного коричневого цвета.

— Вы так в этом и пойдете?

— Если вас не затруднит, я бы даже хотел оставить вам свою прежнюю одежду.

Он заметил, какими глазами армянин посмотрел на марку его портного, и подумал, что совершает ошибку. Не потому, что боялся преследования. Такая мысль ему в голову не приходила. И все же его раздражало, что он оставляет за собой след.

Уходя, он нашел свой пакет на месте. Продавец взял его и протянул владельцу. Не угадал ли он на ощупь, что там купюры?

Было десять часов. В это время… Ну, нет. Он больше не желает вспоминать, что делал в другие дни в тот или иной час. Пиджак оказался узковат в плечах. Зато появилось чувство легкости — благодаря пальто, сшитому из куда более хлипкой ткани, чем прежнее.

Почему он без колебаний направился в сторону бульвара Сен-Мишель, к остановке автобуса, идущего к Лионскому вокзалу? Он не задумывался об этом. Не говорил себе, что намерен поступить так-то или так-то.

Снова, уже не в первый раз, он последовал замыслу, намеченному заранее, да только намечал его не он. Ведь и вчера ему не потребовалось принимать решение. Все это шло издалека, было предначертано с самого начала.

Взойдя на площадку автобуса, он пощупал свои карманы. Потом наклонился, чтобы взглянуть на свое отражение в стекле. Оно его не удивило. Но он все еще, как после первого причастия, с надеждой ждал чего-то особенного, что пока не совершилось.

Забавно было войти вслед за толпой в вестибюль вокзала, не имея в руках ничего, кроме чемоданчика, подобно большинству уезжающих, которых он видел вокруг, встать в очередь к кассе, потом, оказавшись перед окошечком, мягко произнести:

— До Марселя.

Его не спросили, какой класс. Дали билет в третий, лилового цвета. Господин Монд с любопытством рассмотрел его.

Итак, он по-прежнему шел туда же, куда все. В общем-то, ничего больше и не требовалось, толпа сама его несла. Его толкали, пихали, он получил удар чемоданом в лодыжку, какой-то ребенок на машинке с размаху врезался в его ноги, громкоговоритель выкрикивал команды, поезда гудели, и он, как другие, залез в вагон третьего класса, в купе, где уже расположились и принялись за еду трое солдат.

Что его особенно стесняло, так это пакет, который он не додумался уложить в чемодан. Правда, тот был уже полон, но он открыл его, поднажал, сверток втиснулся, и ему стало легче.

Теперь жизнь наконец-то начнется? Этого он не знал. Боялся задавать себе вопросы. Пока в нем нарастало то же ощущение, что при виде пластыря мальчишки-парикмахера и его порыжевшего пальца, запах купе тяготил его, и когда поезд тронулся, он вышел в коридор.

Великолепное зрелище, великолепное и омерзительное, являли собой эти высокие коробки почерневших домов, у подножия которых поезд пробивал себе путь, сотни, тысячи открытых и закрытых окон, с болтающимся на веревках бельем, с телеантеннами, с чудовищной скученностью кишащей там жизни, целиком заполонившей строения во всю их ширину и высоту, но вот поезд внезапно вырвался из этих тисков, и только на улице, уже более похожей на шоссе, мелькнул последний бело-зеленый городской автобус.

Потом господин Монд больше не размышлял. Ритм несущегося вперед поезда захватил его. Это было похоже на монотонную музыку, в которую вместо слов вплетались обрывки фраз, воспоминаний, образов, мелькавших перед глазами: лачужка, совсем одинокая в чистом поле, возле нее полная женщина, стиравшая белье, начальник станции, машущий своим красным флажком, словно фигурка на платформе игрушечной железной дороги, люди, без конца проходящие у него за спиной в туалет и обратно, ребенок, орущий в соседнем купе, один из военных, уснувший в своем углу, солнечный луч, падающий ему прямо в открытый рот…

Он понятия не имел, куда направляется, что намерен делать. Он уехал. У него ничего больше не оставалось позади. И впереди пока тоже ничего. Он — в пути, в пространстве. И все.

Захотелось есть. Все кругом жевали. На вокзале он купил подсохший сандвич и бутылку пива.

Когда подъехали к Лиону, там уже наступила ночь. Он чуть не сошел с поезда, сам не зная зачем: вдруг показалось соблазнительным нырнуть в темноту, испещренную огнями, но поезд тронулся, не дав ему времени решиться.

Было множество вещей, в которых еще надо разобраться, он поставит все на свои места потом, когда привыкнет, когда поезд остановится, когда наконец придется выходить.

Ему не было страшно. Он ни о чем не жалел. В большинстве купе уже потушили свет. Люди, чтобы поспать, привалились друг к другу, их дыхание, их запахи — все смешалось.

Он еще так не мог, не осмеливался. Несмотря на усталость, остался стоять в коридоре, там гуляли сквозняки. И старался не смотреть в сторону соседнего вагона, где успел заметить красные ковры.

Авиньон… Он тупо уставился на большие часы, которые почему-то показывали всего девять… Время от времени он бросал взгляд в купе, где оставил свой багаж, он валялся там вместе с другими пожитками, тоже перевязанными на диковинный манер веревками…

Марсель, вокзал Сен-Шарль.

Он сошел с поезда, неторопливо побрел пешком к порту. Большие закусочные на проспекте Канебьер были еще открыты. Он смотрел на них с легким недоумением, особенно любопытными ему казались люди, сидевшие за столиками в освещенных залах, за стеклом: ему словно бы не верилось, что жизнь продолжается, идет своим чередом.

Эти люди сидели за своими привычными столами, как каждый вечер. Они не уезжали никуда на поезде. Они приходили сюда поиграть в карты и на бильярде или потолковать о политике, они подзывали официанта, да этот официант, чего доброго, еще и знал их по именам, а сейчас вышел, дабы объявить, что заведение закрывается.

Некоторые из них уже начали выходить. Они останавливались у края тротуара, чтобы закончить начатый разговор, пожать друг другу руки, а после разойтись в разные стороны. Каждый шел к себе домой, к жене, чтобы лечь и уснуть в своей постели.

Перед входными дверьми падали металлические шторы. И маленькие бары в квартале Старого порта тоже закрывались.

Он смотрел на воду. Она была совсем близко, маленькие суденышки жались бортами друг к другу, дыхание моря тихо приподнимало и опускало их. Блики дорожкой тянулись вдаль, там кто-то греб, да, и этот кто-то был не один, слышалось перешептыванье. Может, влюбленные? Или контрабандисты?

Он поднял воротник пальто, этого пальто, которое еще не успело стать привычным, его прикосновение отдавало чужим. Он запрокинул голову к небу, там мерцали звезды. Женщина, проходя, задела его, сказала что-то и быстрым шагом удалилась, свернула вправо. Там, в узкой улочке, он приметил освещенный подъезд отеля.