— Нет!

Он провел ладонью по лицу, лицо было сухим; потрогал подушку и не нашел у подбородка влажного пятна. Веки, правда, пощипывало, но это от усталости, а может, от поездной угольной пыли, и что все тело ломит — это тоже, наверное, все еще сказывается поездка.

Кто сказал «нет»? Он сел на кровати, выпрямился, пошире раскрыл глаза и обнаружил тоненькую светлую щелку под дверью. Это была дверь, соединяющая его номер с соседним. Ну да, он в Марселе, в гостинице, только название вылетело из головы.

Мужчина, выкрикнувший «Нет!», ходил теперь большими шагами взад-вперед за перегородкой. Потом раздался щелчок — кто-то раскрыл чемодан.

— Жан!

— Я сказал: нет!

— Жан! Я тебя умоляю!.. Послушай… Дай мне хотя бы объяснить…

— Нет!

Они пришли сюда с улицы, из темноты. Движения мужчины были резкими и четкими. По-видимому, сейчас он раскрыл шкаф, вытаскивает вещи, как попало засовывает в чемодан… А женщина наверняка цепляется за него, слышен мягкий толчок, потом стон. Он ее оттолкнул, она упала, бог знает, что там творится.

— Жан, ради всего святого…

Похоже, она совсем выбита из колеи. Для нее тоже перестали существовать маленькие условности повседневной жизни и уважение людей ничего больше не значит.

— Я все объясню… Клянусь тебе…

— Дрянь!

— Ты прав, да, я дрянь… Но…

— Весь отель хочешь перебудить, верно?

— Мне все равно… Пусть сюда сбегутся хоть сто человек, я и при них буду валяться у тебя в ногах, ничто мне не помешает просить прощения, умолять тебя…

— Заткни свою глотку!

— Жан!

— Глотку заткни! Ясно?

— Я же не нарочно, поверь…

— Еще бы! Это я все специально подстроил…

— Мне нужно было подышать свежим воздухом…

— Тебе просто был нужен мужик!

— Неправда, Жан… Я ведь три дня из этой комнаты не выходила, ухаживала за тобой, как…

— Как мать, а? Ну-ка скажи это, шлюха!

— Ты придаешь такое… Я же вышла всего на минутку…

— Дерьмо!

— Ты ведь не уйдешь, правда? Не оставишь меня совсем одну?.. Лучше бы ты меня убил!

— Оно бы неплохо, да, я бы тебя охотно прикончил!

— Что ж, хорошо! Убей…

— Незачем руки марать, ты этого не стоишь… Оставь меня… Отцепись, ясно?!

Должно быть, он снова ее оттолкнул, она скатилась на пол, затихла ненадолго, потом рыдания возобновились, превращаясь из патетически молящего призыва в некое монотонное нескончаемое завывание, уже отдающее пародийной театральностью:

— Жа-а-а-ан!

— Хватит блеять, надоело!

— Я не смогу жить без тебя…

— Ну и подыхай!

— Как ты можешь такое говорить? Неужели ты уже все забыл…

— Что я забыл? То, что ты сделала для меня, или то, что я ради тебя сделал? А?! Отвечай!.. Нет, лучше молчи… Куда ты к черту запихнула мои рубашки?

Тут в их спектакле словно наступил антракт, трагическая актриса вдруг нормальным голосом буркнула:

— Я три из них в стирку отдала… Остальные в ванной, в стенном шкафу, на нижней полке…

Но тут же, нащупывая утерянную интонацию, опять застонала:

— Жан…

Он не стал утруждать себя поиском новых реплик:

— Дерьмо!

— Что ты задумал?

— Не твое дело.

— Клянусь: с тех пор, как я узнала тебя, ни один мужчина меня не касался…

— Не считая того типа, с которым ты вышла из дансинга в тот момент, когда я вернулся!

— Я только попросила его меня проводить… Боялась возвращаться одна…

Он расхохотался:

— Вот это довод! Блеск! Ты превзошла себя!

— Не смейся, Жан… Если уйдешь, ты еще пожалеешь… завтра…

— Ого! Ты мне угрожаешь?

Угроза, напротив, исходила от него. И больше, чем просто угроза: послышался жесткий удар, вероятно, кулаком, снова мгновение тишины и стон:

— Ты не понял… Это не против тебя… Нет, стой! Я лучше покончу со всем прямо сейчас…

— Как знаешь.

Шаги. Дверь хлопнула. Но не та, что ведет в коридор, нет, это наверняка дверь ванной. Звук воды, льющейся в стакан…

— Что ты делаешь?

Она не ответила. Он засвистел. Теперь, видимо, силится закрыть переполненный чемодан. Обходит комнату, проверяя, не забыл ли чего. Наконец выкрикивает с нервным весельем:

— Прощай!

Дверь ванной тотчас распахивается, полный ужаса голос скулит:

— Жан! Жан! Пощади…

— А пошла ты!

— Одну минуту, Жан. Сейчас ты не можешь мне в этом отказать. Послушай…

Он направляется к двери.

— Послушай! Я умираю…

Он не останавливается. Она влачится по полу за ним вслед. Да, точно, она именно ползет, тащится на коленях по скверному красноватому гостиничному ковру. Господин Монд почти воочию видит, как она хватается за брюки мужчины, а он отшвыривает ее ударом ноги.

— Я клянусь тебе… клянусь… клянусь…

Она захлебывается плачем, невнятные звуки вырываются из ее рта:

— …что приняла яд…

Дверь распахнулась и снова шумно захлопнулась. Шаги протопали по коридору, удаляясь в направлении лестницы. Потом с первого этажа донеслись еле слышные отзвуки обмена репликами — уезжающий перебросился парой фраз со служителем в черном.

Господин Монд стоял в потемках посреди комнаты. Наугад нашарил на стене выключатель. Удивился, обнаружив, что он в одной рубашке и бос. Подошел к двери, смежной с соседним номером, прислушался — ни вздоха, ни рыдания.

Тогда, смиряясь с неизбежным, он взял брюки, висевшие в изножье кровати, — брюки, которых он не узнавал. За отсутствием домашних туфель надел ботинки, но зашнуровывать не стал.

Из комнаты он вышел бесшумно, постоял в колебании перед соседней дверью, робко постучался. Никто не отвечал. Пальцы сами взялись за ручку, повернули, но толкнуть дверь он все еще не смел.

Наконец послышался едва различимый звук, словно бы кто-то, задыхаясь, пытался глотнуть хоть немного воздуха.

Он вошел. Комната была такой же, как его собственная, разве что чуть просторнее. Застекленная дверца шкафа распахнута настежь, дверь в ванную тоже. Женщина сидела на полу, всем телом странно обмякнув, в этой позе она смахивала на буддийского монаха. Волосы платинового цвета падали ей на лицо. Глаза были красными, но сухими. Уставившись в одну точку, она прижимала обе руки к груди.