Появление незнакомца ее как будто не удивило. Тем не менее она его заметила, смотрела, как он приближался к ней, но без единого жеста, не проронив ни слова.

— Что вы сделали? — спросил он.

Он не подумал о том, на кого похож в своих расстегнутых брюках, с жидкими волосами, вставшими на макушке хохолком, как всегда по утрам, в незашнурованных, болтающихся на ногах башмаках.

Женщина шепнула:

— Закройте дверь.

Потом:

— Он ушел, верно?

И после паузы:

— Насколько я его знаю, теперь не вернется… Вот же идиотство!

Последние слова она выкрикнула с прежним лихорадочным жаром, вскинув руки к небесам, которые винила в мужской глупости.

— Жуткое идиотство!..

Она поднялась, опираясь на руки, так что был момент, когда он видел ее стоящей на ковре на четвереньках. На ней было очень короткое платье из черного шелка в обтяжку, открывавшее длиннющие ноги в телесного цвета чулках. Краска на ее губах и тушь на веках немного размазались, и из-за этого она походила на выцветшую куклу.

— Что вы здесь делаете?

— Я услышал… — пролепетал он. — Я испугался… Понимаете, вы…

Она скорчила гримаску, словно ее затошнило. И тихонько, не столько ему, сколько себе самой пробормотала:

— Мне необходимо сблевнуть.

— Вы чего-то наглотались, не так ли?

— Фенобарбитала…

Она заметалась по комнате, озабоченно морща лоб, прислушиваясь, что происходит у нее внутри.

— Я его постоянно таскала в сумочке, все из-за него, он же никак заснуть не мог… Боже мой!

Она стиснула руки, чуть ли не снова ломая их, настигнутая очередным истерическим припадком.

— Я никогда не умела блевать, у меня не получается!.. Да может, так и лучше… Небось, когда он узнает, что я и вправду…

Ей было страшно. Паника овладевала ею прямо на глазах. Наконец ее обезумевший взгляд остановился на непрошеном визитере, и она взмолилась:

— Как мне быть? Скажите, что надо сделать?

— Я вызову врача…

— Только не это! Вы же не знаете… Это было бы самое худшее… Его тогда сразу арестуют, он еще подумает, что я нарочно…

Она больше не могла оставаться на одном месте, без конца металась взад-вперед по тесному пространству комнаты.

— Что вы чувствуете?

— Не знаю… Мне страшно… Если бы я смогла выблевать…

Он и сам понятия не имел, что делать. Мысль оставить ее одну и бежать в аптеку за рвотным не пришла ему в голову или, вернее, это казалось ему слишком сложным.

— Сколько таблеток вы приняли?

Она вспылила, разозленная то ли его беспомощностью, то ли, может быть, просто видом этой смешной фигуры:

— Разве я знаю сколько?! Все, что оставалось в пузырьке… Шесть… или семь… Мне холодно…

Она накинула на плечи пальто, посмотрела на дверь — ее явно тянуло помчаться куда-то на поиски помощи.

— Как подумаю, что он меня бросил…

— Послушайте… Я хочу попытаться… Однажды мне удалось, когда моя дочка проглотила…

Они оба были одинаково растерянны и неуклюжи, а тут еще постояльцы с четвертого этажа, наверняка полагая, что их суета — не что иное, как продолжение все той же сцены, барабанили в потолок, требуя тишины.

— Ну же, откройте рот. Я попробую…

— Вы делаете мне больно!

— Ничего… Потерпите…

Он искал, чем бы пощекотать ей в горле, и в своей наивности чуть не сунулся туда с собственным носовым платком. Она держала в кулаке свой, очень маленький, скомканный, как жесткий шарик. Он расправил его, свернул в трубочку.

— Ах!.. Вы меня душите… Ах!

Ему пришлось твердой рукой придержать ее голову, и он слегка удивился тому, какой у нее выпуклый череп.

— Расслабьтесь, не напрягайтесь так… Моя дочь тоже напрягалась… Ага!.. Еще секунду… Чувствуете?

Спазмы сотрясали ей грудь, внезапно ее вырвало, причем она не остереглась, и часть блевотины обрызгала этого мужчину, которого она знать не знала. На глаза навернулись слезы, мешая видеть. Женщину рвало чем-то красноватым, а он удерживал ее за плечи, подбадривая, будто утешал ребенка:

— Вот!.. Вот!.. Увидите, теперь вам станет легче… Еще… Не удерживайтесь… Наоборот, дайте себе волю.

Она таращилась на него сквозь слезы, будто животное, которому вытащили кость из глотки.

— Вы чувствуете, что ваш желудок пуст? Или еще не совсем? Дайте-ка я попробую еще раз… Лучше перестраховаться…

Женщина замотала головой. Она вся обмякла. Ему пришлось помочь ей улечься на край кровати, свесив ноги, а она тем временем издавала слабое монотонное поскуливание.

— Если вы мне пообещаете не двигаться, вести себя благоразумно, я спущусь в контору… Там должна быть газовая конфорка или еще что-нибудь, на чем можно вскипятить воду. Вам нужно попить чего-нибудь горячего, промыть желудок…

Она знаком дала понять, что согласна, но он, прежде чем уйти, заглянул в ванную — проверить, нет ли там еще яда. Она обеспокоенно следила за ним глазами, недоумевая, что он там забыл. Еще больше она насторожилась, когда он стал рыться в ее сумочке, где лежали измятые купюры, губная помада и пудра.

Но нет! Вором он не был. Сумочку поставил обратно на ночной столик.

— Не двигайтесь… Я сейчас вернусь.

Пробираясь по лестнице, он старался производить как можно меньше шума. Его губы кривила горькая усмешка. С ним-то никогда никто так не возился! Всю жизнь, как бы далеко он ни силился заглянуть в прошлое, ему вечно приходилось помогать другим. Бывало, он мечтал заболеть, чтобы кто-нибудь склонялся над ним с нежной улыбкой, хоть на миг избавив его от тяжкого бремени бытия. Но это были только пустые грезы.

— Извините, что доставляю вам беспокойство. — Он всегда был преувеличенно вежлив, слишком боялся задеть ближнего невзначай. — Моя соседка неважно себя чувствует. Не будете ли вы так любезны вскипятить немного воды? А если бы какой-нибудь отвар…

— Пройдите здесь.

Стояла ночь. Отель спал. Но он слышал, как в потемках улицы проезжает тяжелая повозка, как возница то и дело щелкает кнутом, чтобы разбудить задремывающую на ходу лошадку.

— Вы их знакомый? — спросил служитель отеля, который мигом смекнул, что речь идет о постояльцах из двадцать восьмого.

— Нет.

— Подождите. Сейчас поищу спички.

В захламленной серой каморке, заменявшей кафетерий, имелась кофеварка, но газовая горелка оказалась уж очень мала. Служитель ее зажег с тем невозмутимым, несколько мрачным спокойствием, какое характерно для людей, которые вечно ведут одинокий ночной образ жизни, в то время как другие спят.