побои с философским спокойствием, точно желая сказать:

«Не всегда коту масляница. Делать нечего, коли „засыпался“. Бейте».

И он надвигал на лицо картуз, давая этим понять, что почтенные джентльмены могут ссадить его кулаками куда им угодно, куда им приятнее и более всего нравится — в бок, в живот, в «сердце», промеж лопаток. Но только не трогать лица. Он хотел, чтобы оно оставалось для них священным. Он не кричал и только запоминал всех тех, кто особенно старался, для того, чтобы в ближайшем будущем воздать им сторицей.

Другой, после такой экзекуции, остался бы на месте, душу бы отдал Богу, а Яшка — ничего. Он оставался жив и невредим и производил впечатление человека, который только что вышел из бани, где час провалялся на седьмой полке и парился веником до бесчувствия.

О том, как легко он переносил всякие побои, рассказывали целые легенды. Просто не верилось.

Однажды в полночь Яшка забрался во двор, где под звездным небом, на земле спала артель каменщиков из 70 человек, и стал шарить. Кто-то проснулся и завопил:

— Братцы, вор!

Все, как крепко ни спали, проснулись, вскочили и окружили Яшку.

— А! Вор! Попался! Бей его! — загудела артель.

И на Яшку обрушились 70 пар кулаков-молотов. Яшку с первых же кулаков сбили с ног, и артель, как муравьи, накрыла его. Каменщики топтали его, душили. Четверть часа продолжалось это безобразие. Один из каменщиков даже упарился, а другой руку себе вывихнул.

На шум и крики не столько Яшки, сколько озверевших каменщиков, прибежали — дворник, городовой, ночной сторож, жильцы дома и домовладелец.

— Что вы делаете?! Человека убиваете?! — крикнул домовладелец.

Каменщики опомнились, перестали бить Яшку и посмотрели на него. Он лежал без движения, весь в крови, смятый, скомканный.

— Шабаш, — сказал бородатый каменщик и отошел прочь.

Товарищи последовали его примеру.

Яшку отправили в больницу.

Прошло с этого вечера 10 дней. Эта самая артель каменщиков сидела у себя на квартире и хлебала щи.

— А угадайте, братцы, кого я нынче видел? — вдруг проговорил со смехом молодой каменщик.

— Кого? — спросило несколько голосов.

— Чудеса! Того вора, что мы били.

— Врешь.

Все были уверены, что после их побоев Яшка отдал Богу душу.

— Лопнуть моим глазам, если вру. Иду сегодня мимо толчка и вижу его. Стоит и продает свиту.

— Что же это, братцы? Стало быть, мало мы его били?

— Зачем мало. В самую пропорцию. Только сколько вора не бей, ему — ничего. С него, как с гуся вода.

III

СКАКУН «СВЕЖАЕТ»

Три страсти были у скакуна Яшки. Страсть к женщинам, кутежам и всякого рода зрелищам.

Но страсть к кутежам брала у него верх над остальными. Чтобы хорошенько покутить или «посвежать», задать шику и форсу, он готов был душу заложить дьяволу.

И надо отдать ему справедливость. Так «свежать», так задавать форсу, как он, не умел ни один скакун.

К форсу Яшка готовился иногда за полгода. Он чуть ли не каждый день носил в сберегательную кассу то рубль, то трехрублевку и, когда в кассе накоплялось 200–300 рублей, он говорил «баста», получал их и начинал свежать.

Перво-наперво он отправлялся в баню, потом в цирюльню, а из цирюльни — по магазинам. И смотришь, наш Яшка, вчера только щеголявший в облезлой барашковой шапке, куцем пиджаке и тонких, как паутина, штанишках, шествует по толчку — бароном.

На нем — новый нараспашку клифт (пальто) с каракулевым воротником, кашне, новенький шевиотовый костюм с окошечками (клетками), хороший бимбор (часы), лакированные колеса (ботинки) на высоких каблуках — идеал всех скакунов, галоши С.-Петербургской резиновой мануфактуры, перчатки, прекрасный картуз с блестящим, как зеркало, козырьком и ремешком с двумя медными по бокам пуговками, на носу — пенсне, в правой руке — зонтик, а в левой… лорнет. И несет от него за два квартала духами «Под чарующей лаской твоею» или, по его выражению, «дорогу, Яшка идет».

Целый флакон духов он на себя вылил.

Яшка шествует и важно в лорнет разглядывает почтенную толчковскую публику.

Посреди мостовой стоит мент (постовой) — жирный, мрачный, с орлиным носом над аршинными усами и вокруг себя зорким оком посматривает. И от ока его, как перепела во ржи, хоронятся в многотысячной толпе: поджарые скакуны, скачки, блатные и блотики (воры и воришки).

В другое время Яшка благоразумно обошел бы строгого мента за два квартала. Подальше от греха, потому что, чего доброго, мент возьмет и сцапает, или огреет селедкой (резиной):

«Нечего, дескать, шляться тебе тут без надобности».

Но теперь Яшка чувствует особый прилив смелости. Ему море — по колено и его тянет к менту, как ключ к магниту, как мотылька на свет лампы. И Яшка демонстративно проходит мимо мента, даже чуть-чуть задевает его боком и, по-солдатскому козырнув ему, бросает с наиприятнейшей на устах улыбкой:

— Доброго здоровья, дяденька.

«Дяденька» только глаза выпучивает на скакуна. Он ничего не находит, что ответить, так как наповал сражен его дерзостью и нахальством.

Яшка же, не интересуясь больше ментом, продолжает свое шествие. Он залезает в самую гущу толчка и демонстрирует себя перед толчковскими барышниками, шулерами и товарищами-скакунами. Человек сорок окружает его и осыпает восклицаниями:

— Яшка! Друг золотой, товарищ!

— Могарыч с тебя!

— А клифт твой — первый сорт. 20 рублей поднимет (за него дадут).

— Какой ты важный! Поддержи меня, а то я в обморок упаду!

Яшка улыбается. Ему приятно быть центром всеобщего внимания.

Показавшись толчку, он идет показать себя Привозной площади, потом «веселому Карантину» и Пересыпи. И везде среди своей братии он слышит приветствия и встречает восторг и восхищение. Везде трубят, как о важном событии:

— Яшка свежает!

Показавшись товарищам, Яшка показывается свету. Он хочет, чтобы все видали его и восхищались им.

Он появляется на одной из улиц Молдаванки[11].

Появление его производит фурор. По обеим сторонам улицы со стуком и звоном распахиваются окна и двери и высовываются наружу мужские и женские головы.

— Маня! Скорее, скорее! Посмотри-ка! — зовет звонким голосом, высунувшись наполовину из окна, молдаванская красавица с нечесаными волосами и в расстегнутой кофточке.

— Что случилось?! — и Маня с компрессом на голове, в сорочке и белой юбке, подскакивает к окну.

Она посмотрела и прыснула. Прыснул и заливается vis-a-vis на пороге