своей цирюльни армянин-цирюльник с большой курчавой головой, в которой торчит гребень.

Вон, заслышав смех и шум, выскочили на улицу из погреба, над которым висит заржавелая вывеска «Бубличное завидение», пять пекарей-бублични-ков, из кузни — кузнец с молотом в руке и в кожаном переднике, из бакалейной лавочки — растрепанная еврейка, из подъезда трехэтажного дома с цинковым куполом и алебастровой Венерой без носа — смазливая горничная. И все переглядываются, заливаются и пожирают глазами странную процессию.

Посреди мостовой медленно, как во время похорон, подпрыгивая на новеньких резинах, движется просторный наемный экипаж.

На козлах сидит и правит двумя красивыми вороными толстый кучер. А в экипаже — Яшка.

Развалившись и важно заложив ногу за ногу, без пальто, он посасывает сигару и каждые две-три минуты подносит к носу лорнет. А позади него подвигаются так же медленно трое дрожек с ухмыляющимися «ваньками».

Дрожки и экипаж «зафрахтованы» Яшкой на пол-дня.

На первых дрожках, на сиденье, лежит аккуратно сложенное вчетверо его пальто, на других — галоши, а на третьих — зонтик.

За дрожками и экипажем, по бокам их и впереди, бегут с гиканьем, свистом и криком «ура» стаи босоногих и хвостатых мальчишек. Кругом — шум, крик, смех, визг, ухмыляющиеся во весь рот физиономии. А Яшка как будто ничего не слышит и не видит. Он преспокойно посасывает сигару, посматривает в лорнет и время от времени сооружает из трех пальцев великолепную фигу и показывает ее какому-нибудь дворнику или молдаванскому обывателю, нелестно отозвавшемуся о нем.

Экипаж поравнялся с трактиром.

— Стой! — крикнул Яшка кучеру.

Экипаж остановился.

Яшка не спеша вылез из экипажа. Одновременно из трактира выскочил к нему с поклоном «каштан» (мальчик-половой).

— Подай пальто и галоши, — приказал ему Яшка.

Каштан метнулся от него к дрожкам, потом от дрожек к нему и стал натягивать на него пальто.

Тем временем мальчишки, бежавшие за экипажем, окружили Яшку, как волченята, и уставились в него жадными глазами.

— Ну! Чего не видали?! На-те! — крикнул на них притворно-сердитым голосом Яшка.

С этими словами он залез правой рукой в карман, достал одну за другою две горсти каленых орешек пополам с черным изюмом, несколько папирос, 20 копеек медью и швырнул все это в мальчишек. Мальчишки загалдели, смешались в кучу, упали на землю и, барахтаясь и угощая друг друга кулаками, стали подбирать.

— Прикажете ждать-с? — спросил, не моргнув глазом, кучер в белых перчатках.

— Да, — ответил Яшка.

— И нам-с? — спросили в один голос, приложившись руками к своим помятым шляпам, все три ваньки.

— И вам, — и Яшка под предводительством каштана, несшего за ним его галоши и зонтик, направился к трактиру.

Каштан распахнул перед ним дверь с таким шиком, как придворный лакей перед маркизом.

— «Марусю»! — громко крикнул Яшка, перешагнув через порог.

Это относилось к худому, скелетоподобному машинисту, евшему вместе с швейцаром борщ. Как только машинист услышал знакомый голос, он бросил ложку, вскочил, как ошпаренный, поправил рыжие, смоченные борщом усы, поправил на животе грязную рубашку и весело гаркнул:

— Сей момент-с!

Машинист после этого бросился к машине с лесом медных блестящих, как золото, труб, посреди которых стоял манекен — деревянный раскрашенный кавалергард с высоко занесенной над каской капельмейстерской палочкой, — и стал вправлять в нее валик.

Яшка оглянул трактир и остался весьма доволен. Трактир был полон.

Яшка попал как раз в обед. За маленькими столиками с грязными красными скатертями, уставленными чайниками и стаканами, в облаках пара, сидели тесно — плечом к плечу и спиной к спине — каменщики, столяры, штукатуры, биндюжники, пекари и фабричные мастеровые. Пекари в своих белых костюмах выделялись на черном и сером фоне остальной публики наподобие белых хризантем.

От говора, смеха и звона посуды стоял гул. Громкий голос Яшки заставил многих поднять головы и кто-то воскликнул:

— А! Яшка свежает!

Чуткое ухо Яшки уловило это восклицание и на губах у него показалась довольная улыбка. Он был польщен. Так же польщен, как актер, писатель, музыкант, художник, как всякий артист, услышав свое имя. А ведь он в своей сфере и среди своей братии также считался артистом.

Яшка гордо закинул голову, выставил грудь и пошел к машине.

Когда он проходил мимо буфета, буфетчик первый поздоровался с ним и крикнул:

— Мишка!

Буфетчик откомандировал в распоряжение Яшки самого расторопного и бойкого каштана.

— Что прикажете?! — подлетел к Яшке Мишка.

— Два стола и три дюжины «пильзенского» возле машины! Понял?

— Понял-с! Слушаю!

В это время за стеклом машины блеснули молнией и быстро завертелись два коротких медных крыла, кавалергард, стоявший в лесу медных труб, мотнул головой и взмахнул палочкой, и навстречу Яшке поплыли звуки «Маруси»:

О-ой не-е пла-ачь, Ма-а-ру-у-ся,

Б-б-у-де-ешь ты-и мо-о-я!..

Мишка недаром считался самым расторопным и бойким каштаном в трактире. Он вмиг сдвинул в двух шагах от машины два стола, накрыл их красной скатертью и уставил 36-ю бутылками пива.

Столы сделались похожими на щетки из бутылочных горлышек.

Публика с презрением, хотя и с любопытством смотрела на Яшку и на столы. Она заранее знала, что будет, так как Яшка гулял на их глазах не первый раз, и громко, на весь трактир, отпускала по его адресу оскорбительные эпитеты и замечания. Больше всех отличалась компания из четырех литейщиков.

— Ишь, скакун, вор! Накрал и разоряется.

— Ваня! Хочешь в рай попасть? Наложи ему в шею.

— Ему жалко, что печенки у него еще не отбиты.

Яшка все слышал, но не обращал ни на что и ни на кого внимания. Он прекрасно знал, что друзей среди этой рабочей публики у него нет, что все — враги и готовы съесть его.

Яшка расстегнул пальто, откашлялся и скомандовал Мишке:

— Раскупорь бутылку!

Мишка живо раскупорил одну из 36 бутылок и поднес Яшке.

Яшка прильнул к ней губами, запрокинул ее вместе с головой и медленно и без передышки стал тянуть пиво. Вытянув пиво до последней капли, Яшка отшвырнул бутылку в сторону, мутным и тяжелым взглядом обвел публику и сказал машинисту:

— «Калараш».

Трактир зашипел, загудел, засвистел и на Яшку опять посыпались оскорбления.

— Сейчас вор ломаться будет! — крикнул на весь трактир рыжий широкогрудый литейщик из компании четырех, с бронзовой физиономией и зелеными глазами.

Он угадал.

Как только машина затянула популярный на одесских окраинах «калараш», Яшка стал ломаться. Он разводил руками, переминался с ноги на ногу, нахлобучивал на глаза картуз, вздымал мутные глаза и руки к небу и пожимался, как кот, которого чесали за ухом, причем по лицу его блуждала счастливая улыбка. Он