жарко, подрагивающими от волнения пальцами я расшнуровала ворот, выставляя под твой цепкий взгляд бледную шею.

— Красиво, — выдохнул.

Вот честно, душа моя, лучше б ты говорил про книги.

— Что? — я давала тебе возможность пойти на попятную, сделать вид, что ничего такого не говорил.

— Ты красивая.

Замерло ли мое сердце в тот момент? А у меня были хоть какие-то шансы остаться равнодушной?

— Это все освещение. Свет от огня такой обманчивый, — я не смотрела на тебя, не могла. Как будто так ты не заметил бы, как печет смущением скулы.

— Если я говорю, что красивая, значит так и есть. Мне сложно угодить, — голос звучал равнодушно и я не удержалась, подняла взгляд. Ты улыбался, только уголками губ, но…

Каждая из валькирий столько раз совершала чудо на поле боя, небольшим отрядом брала очередной город, побеждала войска превосходящие количеством только, чтобы не слышать усталый вздох с этих губ, что уж говорить об улыбке.

— Если не уйду сейчас спать, то завтра пользы на сборах от меня не будет, — едва хватило сил отвести взгляд от тебя, а нужно было еще и до двери дойти.

— Иди, мне нужно еще поработать.

— Ты снова не спишь до утра?

— Мир сам себя не завоюет, — мы остановились на пороге кабинета, еще немного и я бы отвернулась ушла, а ты бы просто закрыл дверь, но нет. Ты продолжил: — самых приятных снов, моя леди.

Это «моя леди» тогда так поразило. Как и то, что оно осталось. Конечно, только когда мы были наедине, но мне и не нужны были прилюдные свидетельства твоего исключительного отношения. Даже тогда, когда оно эволюционировало в «моя малышка» после очередной победы. Ты помог слезть с лошади и будто бы только тогда заметил нашу разницу в росте. Весь торжественный ужин я наслаждалась твоим вниманием. Каждое слово твоим голосом и мне больше не нужны были никакие почести. От нетерпения елозила на стуле, а дыхание то и дело перехватывало от нежности в твоем взгляде. Той ночью, душа моя, ты впервые пришел в мою спальню и теперь это кажется таким очевидным, что я все больше ругаю себя. Никогда, никогда ты не звал к себе. Никогда не позволял лишнего взгляда или обращения, если кто-то из валькирий был рядом.

Когда впервые дал повод моей интуиции усомниться в твоей честности? В банальности твоего замысла? Чем выдал себя? Молчи, душа моя. Этот момент я запомнила навсегда слишком четко.

Вы вернулись с Восточного фронта, ты и Нэн. Сначала я приняла ее счастливое лицо и постоянное напевание песенок за радость от возвращения домой, от завершения долгого похода. Да и какая мне была разница до Нэн, ты вернулся в мои объятья, душа моя. Задарил шелками невиданных до того цветов и украшениями тончайшей работы.

— Зачем все это? — я гладила шелк, вместо твоих волос и он не мог утолить моей жажды прикосновений.

— Потому что я благодарен. Спасибо, что присмотрела за царством, пока я был в походе.

— Ты был в походе не один, — я смотрела на золотой браслет, он повторял узор пчелиных сот и действительно был прекрасен, но эта красота не могла отвлечь меня от одной очень черной мысли.

— Нэн помогала, да, — ты обнял меня тогда и я не стала думать дальше ведь все, что было нужно — это твои руки на моих плечах, подушечки пальцев по шее и поцелуй. Желательно не один.

И ты все так же приходил к дверям моей спальни, а я все также впускала. А иногда ты засиживался в кабинете до крика петухов. И я, дурочка, жалела тебя на утро. Нежно целовала и все гнала днем поспать, заботилась.

Так когда же все встало на свои места в этой головоломке? Нэн что-то ляпнула и не раз. Что-то, что не рассказывал ты, но очень рассказы дополняющее. Деталька к детальке. Там про ужин, тут про книгу. Там про прогулку, тут про ночь полную любви.

Когда я поняла, клянусь, зрение пропало, была только ослепляющая белизна. Меня чуть не вывернуло, едва сдержалась. Побитой собакой добралась до своих покоев, а дальше смутно помню. Рвала платья, не замечая как ломаются ногти. Разбила редкой работы зеркало, игнорируя кровь текущую по пальцам. Головой об стену билась и рыдала-рыдала-рыдала.

— Идиотка! Какая же дура! — кожа рук уже была исцарапана, затылок саднило, голова раскалывалась от будто вечных слез.

Не было больше ничего хорошего, кроме воспоминаний. Я забилась от них в самый дальний угол комнаты, в платяной шкаф, но даже там они все еще были в моей голове. То, как шептал «моя родная» во сне. Как ладонь успокаивающе гладила мое бедро, пока все тело пронизывало судорогой от удовольствия. Как смеялся в потолок, а я не могла налюбоваться, ловила каждый звук.

В какой-то момент все-таки заснула. Мне снился ты и Нэн. Мы были в одной комнате но молчали, а когда я собралась что-то сказать — лопнул витраж в окне. Проснулась в слезах, конечно. Сколько дней длилась эта истерика? Не знаю, никого к себе не пускала. От слуг узнала, что ты уехал в очередной поход. С Нэн, конечно, а меня оставил управлять. Управлять министрами и крестьянами, решать суд и заключать торговые договоры тогда, как сама я не могла думать ни о чем, кроме тебя, душа моя. И эти мысли мучили меня неделями. Знала единственный способ отвлечься от них, работы было много. Чтобы обеспечить успех похода там, нужен порядок здесь.

Бумаги, приказы, печати. От букв болели глаза, но я не уходила спать, знала во снах ты будешь меня мучить своей нежностью. Тогда как в реальности мучил короткими записками.

Я не знаю, что сделала бы с собой, если б в замок не приехала ведьма. Ее рыжие волосы горели огнем, а глубокий голос успокаивал.

— Я погадаю тебе, дитя.

— Но я не…

— Не веришь? Дай картам рассказать, а потом уже делай, что хочешь с этим знанием.

И она разложила свои красиво расписанные картонки, и начала говорить. О захватчике мыслей и душ. О тиране, который не любит никого кроме себя. И то, что люди вокруг ему нужны только для отражения себя. Как в зеркалах он наблюдает в их глазах образ великого человека, образ великолепного лидера.

— Образ себя, конечно, — ведьма выдохнула ароматный дым и отложила трубку из красного дерева. — А ничего кроме образа у него и нет, дитя. Поэтому, когда ты перестанешь смотреть на него так, он исчезнет.

— Я… — голос дрогнул, слезы текли по