— Но Майк слегка витал в облаках, ведь так? Он немного незрелый.

— Она любила его.

— Ну да. Любовь. — Муж водружал цветы в вазу, склонив голову набок, поглощенный этим занятием. — Мне кажется, Лиззи хочется приключений. Может, она даже рада, что он ушел. Думаю, она предпочитает свободу.

В его устах слово «любовь» звучало как нечто несерьезное, не слишком важное. Я выглянула из окна во двор, где рядышком, опираясь друг на друга, стояли наши велосипеды — старомодные, с широкими седлами и плетеными корзинами, чуть ржавые, но прослужившие нам долгие годы. Я не клюнула на крючок и не обиделась. В его замечании не было ничего личного, он просто желал дочери добра. Он только что сорвал для нее несколько своих драгоценных белых нарциссов. Все цветы, которые он выращивал, были белых оттенков. Под вишневым деревом росли серебристые крокусы и морозник цвета слоновой кости, а по обеим сторонам дорожки — бледные подснежники. Зато по соседству, в саду Виктории, сияли, источая тепло, как сама их хозяйка, оранжевые анютины глазки, желтые нарциссы и пестрые тюльпаны.

Передо мной вдруг возник образ, настолько переполненный подробностями, будто он, непрерывно обрастая ими, вырисовывался в моем сознании все это время. Я увидела, как мой французский пациент стоит у мольберта, рисуя ранние желтые нарциссы в ярко-зеленой вазе перед ним, а его красивая жена, напевая, убирает со стола в комнате, выкрашенной, как крыши в Провансе, в оранжево-розовый цвет. От нее веет лимонным или лавандовым ароматом дорогих духов, которые он дарит ей на каждый день рождения, потому что этот запах напоминает им Арль. Она кладет тонкую руку ему на плечо. Он смотрит на нее и улыбается теплой улыбкой, накрыв ее ладонь своей, а она наклоняется, чтобы успеть его поцеловать, пока их очаровательный мальчик играет во дворе на качелях.

Я поставила бокалы вверх дном на сушилку и вытерла руки. Наступило то скучное время после воскресного обеда, когда мои мысли начинали бесцельно блуждать, то и дело возвращаясь к пациентам, которых я больше никогда не увижу. Прием обычно требует душевного напряжения, ведь перед тобой открывают секреты и обнажают скрытые страхи. Пациенты тебе доверяют, и ты становишься им ближе, чем большинство друзей. А потом все заканчивается. Связь обрывается. Ты уже не нужна, твоя роль исполнена, ты больше о них ничего не узнаешь.

Я убрала мясо в холодильник и захлопнула дверцу. Конечно, это хорошо. Пациенты не показываются — значит, им стало лучше. Разве не этого мы добиваемся? От тех, кто возвращается снова и снова, всякий раз замирает сердце. Ты не можешь им помочь, как бы ни старалась. Врачи их так между собой и называют: нервотрепы. Вроде Брайана с его бесконечным списком жалоб и проблемами, которые невозможно решить. Я убеждала себя выбросить Люка Лефевра из головы, ведь он больше не был моим пациентом. Ему наверняка стало лучше, и нам не суждено было увидеться.

Я стала протирать стаканы и ставить их в буфет один за другим.

— Она очень быстро его забудет. — Нейтан укоротил стебель очередного цветка и втиснул его вместе с остальными; для этой вазы их было слишком много, им требовалось больше места.

— А ты забыл бы меня, если б я исчезла?

— Лиззи молода, а молодежь сильнее. — Он не ответил на мой вопрос, вероятно, решив, что в этом нет необходимости. — Она это переживет, можешь не волноваться.

Он знал ее лучше, чем я, хотя сознавать это было больно. У учителей отпуск долгий; он проводил с дочерью больше времени в ее детстве. Он отвечал за лакомства и вылазки на природу; был веселым родителем, придумавшим игру в поиски сокровищ; ему она доверяла свои тайны; он был хорошим полицейским на фоне плохого — меня. Когда я возвращалась с работы, мне оставались только всякие мелочи — проверить домашнее задание или уложить спортивную сумку. Я наверстывала все по выходным или хотя бы пыталась это делать. Я посмотрела на фотографию, стоявшую в серебряной рамке на столе в гостиной, — Нейтан с лопатой на плече улыбался в камеру; семилетняя Лиззи, насупившись, присела на корточки в нескольких шагах от него с грязными луковицами в руках. Только папина дочка, даже тогда.

Возможно, муж был прав — она жаждала приключений и свободы. Как я могла ее в этом винить, если сама желала того же самого?

Нейтан поставил вазу в центр стола и отступил, чтобы полюбоваться на дело рук своих. Пеппер громко взвизгнул — муж наступил ему на лапу.

— Проклятый пес, вечно он путается под ногами! — Нейтан не рос в доме с собаками, для него они были лишней заботой, досадной помехой. — Я думал, мы договорились вернуть его Лиззи, ты что, забыла?

Я наклонилась к Пепперу и погладила по голове. Я любила его. Мне нравилось, как он приходил ко мне по утрам, нравились его шелковистые уши и даже его упрямство. Нейтан угадал — я забыла вернуть собаку. Я забывала так много всего, что иногда казалось, я теряю рассудок.

Ко мне постоянно обращались такие женщины, как я — трудоголики на пороге менопаузы. Они жаловались на забывчивость и тревогу. Я объясняла, что менопауза — не болезнь, а скорее состояние, требующее внимания. Мы обсуждали диеты, масло примулы вечерней и витамины, решали, нужна ли гормонозаместительная терапия. Я советовала больше общаться с друзьями и выделить время для физических упражнений.

Я сдернула поводок с крючка над комодом.

— Выведу его на прогулку. В холодильнике есть торт.

Нейтан подал мне пальто и чмокнул в щеку на прощание:

— Не переживай насчет Лиззи. Майк ей совсем не подходил.

А мы друг другу подходим? Я заметила облегчение, мелькнувшее на лице Нейтана, когда он закрывал за мной дверь. Так ли уж сильно он теперь мне нравился?

Воздух на улице был прохладным, на небе уже показался серп луны. Очевидно, наши отношения дали трещину. Словно на фарфоровой тарелке — тонкую, как волос, пока не привлекавшую внимания. Кто знает, наверное, так бывает во всех долгих браках — приходит время, когда тонкие трещины вдруг становятся заметны. Вряд ли стоило просить советов у знакомых. Несколько пар в моем окружении, казалось, с годами стали еще ближе. К примеру, наши соседи Хелен и Колин Деншем в восемьдесят лет гуляли под ручку с вполне счастливым видом. Вероятно, мы тоже так выглядели со стороны. Нейтан всегда был довольно весел, и мы не ссорились, по крайней мере на людях. Мое беспокойство никому не бросалось в глаза, оно могло быть просто возрастным симптомом. Моя жизнь пролетала так быстро, что хотелось замедлить ее бег и испытать что-то совершенно иное, пока не стало слишком поздно.

Мы с Пеппером обошли вокруг Хористерс-Грин, миновали Момпессон-Хаус, построенный в восемнадцатом веке, и другие здания — бережно хранимые жителями города памятники архитектуры. Огромные деревянные ворота Норт-Кэнонри на этот раз были открыты. Мой взгляд мельком уловил внутри красную машину. Быстро темнело, в первые недели весны вечер наступает рано. В окнах наверху горел свет, как бы ожидая новых жильцов, которых, в отличие от меня, не будут беспокоить отголоски прошлого. Я всегда тонко чувствовала это место, окрестности собора, сам Солсбери. Я возвратилась сюда после учебы и стала работать в клинике, чтобы быть рядом с отцом и присматривать за ним до его смерти. Поженившись, мы с Нейтаном остались жить в моем отчем доме. Это было не бог весть какое приключение, как я теперь понимаю, но Нейтан был не против, а я вечно занята и благодарна ему за понимание. Я управлялась со всем: работала полный день, занималась домом, руководила семьей. Я не возражала, мне даже в голову не приходило возражать, но, по мнению Лиззи, это и было проблемой. Я должна была протестовать. Я хваталась за все сразу и в итоге ничего не делала хорошо. Лиззи собиралась жить совсем иначе.