Суханов смотрит на переводчика с надеждой услышать хоть что-нибудь позитивное, но тот в ответ лишь тяжело вздыхает:

– Ребята, вы позволите мне дать вам дружеский совет? – Суханов с Ярошенко кивают в ответ. – Никогда не оставляйте его за столом одного. И еще (если, конечно, такое возможно): скажите ему, чтоб не допивал виски до конца. Пусть хоть немного оставляет в стакане.

– Это еще зачем?

– Затем, что стакан у гостя не должен быть пустым. Пуст, значит, еще не финиш, значит, надо налить, – Харрис молчит пару секунд и добавляет, как мне кажется, полупрезрительно: – А после посуда на столе бьется, и у хозяйки костюм залит вином.

Ночь. За окном гудит неугомонный Нью-Йорк. Ельцин, вернувшись в отель, сразу пошел к себе в номер и лег спать, а мы с Ярошенко сидим у Суханова и обсуждаем прожитой день. Не знаю почему, но Лев Евгеньевич разговаривает с нами так, будто это мы все организовываем и за все отвечаем:

– Ребята, я не понимаю, почему день должен заканчиваться ужином с выпивкой?!

– Лев Евгеньевич, вы же видели, американцы все были трезвые, никто не напился.

– Они его специально подпоили, это же очевидно!

– Господи, зачем им это надо?

– Да они тут все за Горбачева! И ваш Алференко с ними заодно! Еще тот провокатор!

В итоге бурных дебатов договариваемся, что завтра же, втайне от шефа, потребуем от «провокатора» и его дружка Гаррисона, чтоб впредь на обедах и ужинах спиртное не подавалось. Ну, не то чтоб совсем, такое едва ли возможно, в количестве, как говорится, «для настроения».

– Лев Евгеньевич, а не погулять ли нам по ночному Нью-Йорку?

– Нет, ребята, – Суханов смотрит на нас с искренним сожалением, – вы идите, а я должен остаться. Вдруг шефу что-то понадобится.

Ночью ему понадобилась пара стограммовых бутылочек виски из сухановского мини-бара. В его собственном ничего не осталось.

…Программа сегодняшнего дня еще более напряженная, нежели вчерашняя, и от этого у Ельцина с утра скверное настроение. Первое интервью в 7:15, в популярнейшей новостной программе ABC «Доброе утро, Америка!». Суханов уже подготовил шефа к выходу в люди, когда у того в номере появляется радостно улыбающийся и обильно политый заморским парфюмом Геннадий Алференко:

– Борис Николаевич, вы какой иностранный язык в школе учили?

– Немецкий.

– Помните, как будет «С добрым утром!»?

– Хутен морхен. А вам зачем?

– Там, в холле, собралось много журналистов. Будет очень неплохо, если вы выйдете к ним и поздороваетесь по-английски. Это вызовет хорошую прессу.

– Я же сказал, немецкий учил.

– Так это почти то же самое, только немного мягче: good morning!

Из лифта шеф выходит с вполне доброжелательным выражением лица, буркает свое незабытое со школьной поры «Хутен морхен» и останавливается на ступеньках, освещенный яркими вспышкам фотокамер. Толпа репортеров, действительно, немалая, человек двадцать. Ответы на вопросы не предусмотрены, но весьма затрапезного вида парень, не иначе как представляющий какое-нибудь бульварное издание, размахивает над головой свернутой в трубочку газетой и что-то выкрикивает. Харрис хмурится и не переводит:

– Пойдемте, Борис Николаевич, нас ждут на телевидении, нельзя опаздывать.

Тот хмурится:

– Что он сейчас сказал?

– Не обращайте внимания.

– Я спрашиваю, что он сказал?

Харрис, хоть и работает с Ельциным всего второй день, но, судя по всему, уже почувствовал его натуру и понял, что если тот чего-то требует, от этого уже никак не отвертеться.

– Он поинтересовался: этой ночью вы снова пили виски из пластикового стаканчика?

Ельцин резко поворачивается и быстрым шагом идет через холл к выходу. Мы едва поспеваем следом. За спиной автоматными очередями щелкают фотокамеры. Наверное, со стороны наш демарш выглядит как бегство. Но это еще полбеды. Гораздо хуже, что настроение у шефа окончательно испорчено. Боюсь, что на весь день.

Потогонная система Алференко – Гаррисона в действии: с 7 утра и до полудня Ельцин поучаствовал в двух телепрограммах, побеседовал с каким-то странного вида субъектом, прогулялся пешком по Уолл-стриту и посетил Нью-Йоркскую фондовую биржу. По бирже он уже ходил до крайности недовольный всем и вся. Но Гаррисон сказал, что с ним хочет встретиться президент биржи, и это его немного успокоило. Правда, Джим так и не назвал имени президента. Суханов недовольно бурчит мне в ухо:

– Ты заметил, у него в каждом мероприятии какой-то свой интерес!

Шеф постоял на балконе для почетных гостей. Увидел, как открывают дневную сессию. Прошелся по засыпанному бумажками залу с истерично кричащими брокерами. И, наконец, поздоровался с солидного вида господином, поприветствовавшим его от имени руководства Нью-Йоркской биржи. И все. Сразу после этого Алференко сообщил, что через 45 минут нас ждут в Совете по внешним сношениям. Ельцин в очередной раз вспылил:

– Лев Евгеньевич, я же просил!

– Борис Николаевич…

– Довольно, понимаешь! Какой-то еще Совет! Что им от меня надо?!

В разговор вступает Гаррисон, слова которого Харрис (так он поступает уже не впервой) переводит в весьма деликатной интерпретации:

– Программой предусмотрен обед, на который соберутся люди, связанные с внешней политикой США. Они заплатили за то, чтобы послушать вашу лекцию…

– Лекцию?! Значит, я, понимаешь, буду говорить, а они в это время жевать?! Отменяйте!

– Среди гостей будет присутствовать Сайрус Вэнс, бывший госсекретарь США. А приглашает вас на эту встречу Дэвид Рокфеллер. Он выступит с приветственным словом, следом выступите вы, а после вместе отобедаете.

– Рокфеллер? – легендарное в политэкономических кругах имя заинтересовывает. – Что, тот самый?

– Младший. Рокфеллер-младший.

Борис Николаевич удовлетворенно кивает. Однако Суханова информация об обеде настораживает. Он, видимо, хочет узнать насчет алкоголя, но не решается делать это при шефе. Поэтому отзывает Алференко в сторону и, понизив голос, интересуется: алкоголь предусмотрен?

– Может, вам относительно всего меню доложить? – по лицу Геннадия видно, что тому не по душе, что кто-то, кроме Ельцина, задает вопросы, касающиеся подготовленной им с Гаррисоном программы визита. – Вам обязательно предложат салаты и два-три горячих блюда на выбор. Из алкоголя, думаю, будет шампанское, вино, коньяк и виски. А после – десерт, чай и кофе. Какой именно будет десерт, этого не скажу, не знаю.

Лев Евгеньевич не обращает внимание на язвительный тон и задает новый вопрос: какова будет наша рассадка?

– Рассадка будет сообразно статусу: Борис Николаевич за одним столом с Рокфеллером, все остальные – за двумя или тремя отдельными столиками.