Не стоит отрицать, что Рим стремился к войне с Карфагеном. Мы знали, то борьба с могущественным соперником рано или поздно возобновится, ибо после первой тяжелой войны с пунийцами Рим-победитель мечтал усилиться еще больше, а Карфаген — взять реванш. Но в те дни Рим занимали иные хлопоты и другие войны, и потому мы всеми силами пытались отсрочить новую схватку. Нам некуда было спешить, в распоряжении Республики имелись годы и годы. А в распоряжении Ганнибала — только его короткая жизнь. Отсюда и эти долгие обсуждения в нашем сенате — что делать, отправлять ли снова послов в Карфаген или сразу начинать боевые действия.

Помню, как отец за обедом передразнивал сенаторов, копируя бесконечные споры в курии.

— У нас слишком много важных хлопот помимо Сагунта, — имитирует он старческий голос, в котором без труда можно узнать дребезжащие интонации Квинта Фабия Максима. — На самом деле Сагунт не наш союзник, а просто свободный город, и они свободны воевать с Ганнибалом или ему покориться.

— Пускай Ганнибал занимается Испанией, — басит отец, и мы с братом покатываемся с хохоту, ибо тут же узнаем Бебия, который вечно во всем вторит Максиму, — а мы займемся этими вредными галлами, которые нам так сильно досаждают.

— Нам некого послать воевать в Испанию!

— Придется набирать новые легионы! Сил на такую войну нет!

Этот хор рассудительной осторожности призван был прикрыть самое обычное нежелание оказывать помощь без явной выгоды. О, если бы речь шла о легком, пусть и небескровном завоевании, все эти радетели терпеливого ожидания выказали бы такую яростную свирепость!

— Зачем отправлять армию. Мы снова отправим послов, — передразнивает отец очередное выступление Квинта Фабия. — Потребуем, чтобы карфагенский сенат призвал Ганнибала к порядку.

— Да, да, потребуем, чтобы лиса не таскала кур из курятника! — вторю я отцу.

Второе посольство возглавил сам Квинт Фабий, а среди легатов, что его сопровождали, находился Эмилий Павел, мой будущий тесть. То, что в Карфаген отправили Квинта Фабия, сторонника осторожных действий, было своего рода посланием: несмотря на дерзость Ганнибала, Рим старался сохранить открытость для переговоров. Но пунийцы отказались отозвать своего полководца и на прямой вопрос: «Государством ли дано Ганнибалу полномочие осадить Сагунт?», карфагеняне, по своему обыкновению, озвучили кривой ответ: «Мы имеем право вести войну в Испании».

Квинт Фабий тогда свернул полу тоги и произнес: «Вот здесь я приношу вам войну и мир; выбирайте любое!»

Может, он надеялся, что сенаторы Карфагена в ужасе закричат: «Мир! Мир! Дай нам мир!»

Но пунийцы ответили: «Выбирай сам!»

И осторожный Квинт Фабий распустил полу тоги и произнес: «Я даю вам войну!»

И Карфаген эту войну принял.

Я помню, как узнав про возвращение послов, мы с Гаем Лелием помчались на форум узнавать новости. Война! — разнеслось по Городу. И первое, что я сказал Лелию: «Мой отец будет командовать армией, и мы отправимся с ним».

В другое время консулы стали бы кидать жребий — кому воевать, а кому остаться и блюсти порядок в Городе. Но эта новая война заставила обоих консулов собирать армии, а жребий должен был только определить, где кому воевать во главе легионов. Риму предстояло вести две войны одновременно — товарищ отца по консулату Тиберий Семпроний Лонг получил по жребию Африку, а мой отец — Испанию. Вместе с отцом легатом отправлялся его младший брат Гней. Я должен был сопровождать отца как командир конной разведки. В этот отряд конницы входил и Лелий как юноша из всаднического сословия.

Что мне вскоре доведется отправиться в армию, говорили еще с прошлой зимы, а посему отец выделил мне средства на оружие и назвал имя лучшего мастера. После такой рекомендации я думал увидеть сверкающий доспех, нечто восхитительное, достойное стихотворных строк самого Гомера. Но вместо Ахиллова оружия передо мной выставили кусок весьма плохо выкованного металла, который к тому же, едва Диодокл стал затягивать ремни, впился мне в правую подмышку так, что я не смог двинуть рукой. Я спокойно снял панцирь, швырнул под ноги оружейнику (панцирь загрохотал, как ворчливый гром в душный вечер) и сказал:

— Переделай.

Мастер вспыхнул, залился краской, мне показалось, даже волосы у него на голове налились кровью.

— Это отличная работа!

— Переделай! Чтобы он сидел на мне как влитой.

— Публий, ты просто вырос после первой примерки.

— Даже на полпальца нет, — ответил я.

Он кликнул раба, что помогал в кузне, тот припорошил панцирь изнутри толченым углем и надел мне на голое тело. Где на теле остались самые темные следы угля, он пометил на панцире пятна. Три дня они перековывали доспех, пока я не принял от него работу. Потом дома отполировал металл куском акульей шкуры. Наверное, теперь это был самый лучший панцирь в нашей римской армии.

Так я обнаружил, что уверенное спокойствие, соединенное с упорством, зачастую действует куда эффектнее, нежели скандал и крики. Скандал — это напор ветра, который люди привыкли пережидать, чтобы далее продолжить свой путь. А если вы командуете людьми, то должны заставить их двигаться в нужном направлении и не позволить уклониться. Но при этом они обязаны верить, что сами хотят идти туда, куда вы им указываете.

Дома, надев доспехи и шлем, я отправился в матушкину комнату, отыскал ее самое лучшее отполированное бронзовое зеркало и принялся себя рассматривать. В отражении я увидел юное улыбающееся лицо, буйные кудри, что выбивались из-под шлема, и понял, что из зеркала на меня смотрит не бешеный Арес, греческий бог кровавой и бесшабашной бойни, а мудрая Афина, покровительница героев.

К слову, Эмилия, моя супруга, пользуется исключительно серебряными зеркалами.

* * *

На Сицилию можно было попасть только морем, и в Испанию морской путь куда удобнее и короче, чем по суше, потому каждому консулу предстояло снарядить большой флот для перевозки войск. Тиберий Лонг оказался куда проворнее отца, и практически все имевшиеся в наличии корабли достались ему — он первый с двумя легионами отбыл на Сицилию, а мой отец собирал еще два месяца потребные 60 пентер[24], чтобы загрузить на них два только что набранных легиона. Теперь я уже не могу сказать точно, почему мы так медлили, отправляясь в первый поход. Наверное, отец полагал, что Ганнибал после осады Сагунта не сможет быстро собрать армию, что война для него так же внезапна, как и для Рима, что Пуниец выступит только поздним летом… К тому же мы запаздывали независимо от наших желаний — то набор в легионы шел слишком медленно, то не было нужного числа кораблей, то не подвезли провиант.