Темная и интересная. Плохо, что Кадик не любит Славку, хотя должен бы был любить, Славка тоже каким-то боком, и очень короткое время, но принадлежал к организации «Голубая лошадь». Харьковская «Голубая лошадь» в свое время прогремела на всю страну — случилось это два года назад, после статьи в «Комсомольской правде», когда харьковские стиляги стали самыми знаменитыми. В газете писали, что ребята и девушки «Голубой лошади» крикливо одевались, не работали, слушали западную музыку и устраивали оргии. Эди-бэби как-то спросил Кадика про оргии. Тот сказал в ответ небрежно, что да, «чуваки киряли, слушали джаз и борали чувих», но что козьему племени не понять этих удовольствий, так как козье племя только и озабочено тем, как бы поскучнее прожить свою жизнь и не дать другим повеселиться.

— Уважаемые чуваки, конечно, киряют в народный праздник, — продолжает Славка, выходя из-за плеча Эди-бэби.

Эди-бэби не поворачивается, чтобы увидеть Славку, он воспитывает в себе мужской характер. В данном случае он подражает персонажу одного из нескольких ковбойских фильмов, которые Хрущев привез из Америки и разрешил показывать населению, — Эди-бэби хочет быть невозмутимым.

— Уважаемые чуваки Кадик и Эдик присоединились к народным массам и дружно заглатывают биомицин в годовщину Великой революции, — говорит Славка и, заранее протягивая руку за бутылкой, объявляет: — Последний оставшийся в живых представитель антисоциальной организации «Голубая лошадь» тоже хочет выпить с народными массами.

— Ты уже кирнул, Цыган, хватит с тебя, — бурчит Кадик, но все же дает ему бутылку. Славка жадно всасывается в нее. Несмотря на холод и время от времени начинающий лениво падать сухой снег, Славка в белом, почти летнем плаще — на ногах его какие-то неопределенного цвета опорки, непосредственно переходящие в черные узкие брюки с широкими манжетами.

Заметив взгляд Эди-бэби, Славка, оторвавшись наконец от бутылки и переводя дух, говорит:

— Что смотришь? Никогда не видел аристократа в несчастье? Вчера вернулся из Таллина. Украли чемодан.

Эди-бэби уверен, что Славка врет, что у него украли чемодан. Это он, Славка, спокойно может украсть чемодан, однажды он это сделал: украл чемодан у своего приятеля — трубача Коки. Они вместе ехали именно из Таллина, все стиляги ездят туда время от времени, у них модно ездить в Таллин.

Именно из-за этой истории Кадик не любит Славку Цыгана — он нечист на руку. Но главная причина его неприязни к Цыгану заключается в том, что Кока — друг Юджина. Кадик всегда на стороне Юджина. Воровство среди салтовских ребят не считается предосудительным, но воровать у своих — подло. Если бы Цыган украл не у стиляги, а у шпаны, у тех ребят, с которыми водится Эди-бэби (Кадик почти единственный стиляга среди его знакомых), ему бы «пописали» бритвой рожу. «Пописать» — значит порезать. Можно пописать ножом, зажав его в руке так, чтобы острие выступало только на пару пальцев, чтоб не убить. Можно пописать бритвой — безопасной разумеется. Пописать — это значит проучить, оставить память — шрамы, чтоб думал в следующий раз. С возраста одиннадцати лет Эди-бэби ходит с опасной бритвой в кармане пиджака. На Салтовке и на Тюренке все с чем-нибудь ходят: в основном с ножами, у Борьки Ветрова часто с собой «ТТ», Костя Бондаренко, в дополнение к финке, пришитой у него ножнами к подкладке пальто, носит с собой еще и увесистую гирьку на цепочке.

Эди-бэби разглядывает Славку и думает, что вид у него затасканный. Где-то он определенно шлялся, может, не в Таллине, но в поселке его не видели с весны. У Славки длинный нос, черные волосы и черные глаза и очень редкая, оливковая кожа, за что его и прозвали Цыганом. Он — старший брат. Его младший брат — очкастый Юрка — считается в поселке интеллигентом, за то что носит очки и усердно учится в техникуме. Над Юркой ребята посмеиваются, но все же неплохо к нему относятся: он человек понятный — работает днем на заводе «Поршень», а вечером бежит в свой техникум. Славка же паразит, по стандартам Салтовки он уже старый — ему 24 года, но он не только не работает, многие ребята не работают, Кадик тоже не работает, но Славка — попрошайка. У Славки никогда нет денег, и все его время уходит на то, чтобы найти возможность кирнуть за чужой счет. Иногда, как в это лето, Славка куда-то пропадает, потом появляется опять. Вообще-то, думает Эди-бэби, поглядывая искоса на Славку, в то время как Кадик и Славка обмениваются неприязненными репликами, Славка Цыган похож на хорька. «Противноватая личность», — думает Эди-бэби, созерцая засохшую в одном из углов Славкиного рта пленку слюны. «А мы еще пили с ним из одной бутылки», — брезгливо думает Эди-бэби. Но Эди-бэби испытывает слабость к Славке, потому что он любит слушать Славкины истории.

— Нет, мэн, — говорит Славка Кадику, — твой Юджин не тянет на приличного саксофониста. Для Харькова он, может быть, и сходит, но есть и другие города, чувак. В Прибалтике, чувак, не говоря уже о маме Москве, его спустят с эстрады…

— Чувак, чувак, что ты несешь! — возмущается Кадик. — Я был с Юджином на фестивале! Юджин играл с американцами. Сам Билл Новак пригласил Юджина поиграть с его оркестром. Юджин — саксофонист высокого класса, мирового класса, чувак!

— Кончай, кончай, Кадиллак, захваливать своих друзей, — скрипит Славка. — От этого ты сам поднимаешься в своих собственных глазах. Не говори этого мне, чувак Кадик, я изучал экзистенциализм, читал работы Сартра. Вы все поверхностны, чуваки… — говорит он, призывая Эди-бэби в свидетели, заглядывая ему в лицо…

Эди-бэби не хочется вмешиваться в их спор, пусть разбираются сами. Он не знает, хороший ли саксофонист Юджин или нет. Отец Эди-бэби давно открыл, что у Эди-бэби нет слуха и голоса у него тоже нет. Поэтому Эди-бэби спокойно знает, что в области музыки он профан, и все музыкальные способности ушли в их семье к отцу. Так говорит мать. Для Эди-бэби ничего не осталось.

Славка и Кадик спорят, толпа у гастронома меняет свои очертания, одни группы распадаются, люди уходят, другие рабочие, возвратившиеся с демонстрации, пополняют собою ряды… Эди-бэби знает, что так будет до самого позднего вечера, до закрытия магазина. Здесь как бы клуб, и даже часам к семи, когда советский народ и народ Салтовки официально сядет за столы, чтобы отпраздновать 41-ю годовщину Великой Октябрьской Социалистической революции, здесь все еще будут стоять мужики и ребята, и спорить до хрипоты, и орать, и обниматься, и пить свой биомицин или портвейн. Они так привыкли, и ничего уже нельзя сделать. Мало того, даже позднее, часов после десяти вечера, мужики будут под любым предлогом рваться от праздничного стола, от семьи — сюда.

Настоящий клуб, и он же кинотеатр «Стахановский», с плюшевыми занавесями, с мраморным фойе, с большим залом, с плюшевыми же красными стульями и креслами, — совсем рядом, за углом, но мужики и ребята туда не ходят. Во-первых, там не продают биомицин и водку, и нельзя приобрести огурец или плавленый сырок, и не ходит бабка Луша и ханыги со стаканами, и нет свежего воздуха и поземки, метущей в рожу, как сейчас, или мелкого дождя и солнышка, когда лето. Во-вторых, если б и стали вдруг продавать в клубе биомицин и водку, мужики и ребята все равно туда не пошли бы. Они стесняются клуба, его важных портретов старых мужчин с галстуками, клубного красно-вишневого плюша и опрятной курительной комнаты. К тому же там, в жарко натопленном помещении, быстро пьянеешь. Эди-бэби знает сына директора клуба — Юрку Панченко, иногда он использует это знакомство для того, чтобы прошиться в клуб на танцы, но очень редко. Ребята не любят «Стахановский» клуб, предпочитая ему куда более уютный маленький «Бомбей», а для серьезных развлечений ездят в ту же «Победу» на трамвае.