Долорес подняла здоровую руку и осторожно прикоснулась пальцами к заплывшему левому глазу.

Между указательным и большим пальцами я заметил три маленькие точки: татуировки принадлежности к молодежной банде. Она ощупывала свое изуродованное лицо, и взгляд ее становился еще более отсутствующим. Я буквально чувствовал, как она отдаляется и все глубже погружается в себя.

– У вас что-то болит, кроме руки?

Она отрицательно покачала головой.

Я подвинул лоток с инструментами поближе к ее руке, взял коричневый флакон с бетадином, открыл, плеснул в небольшую серебристую чашу, оставленную медсестрой на лотке. Рядом с чашей я положил стопку чистых бинтов.

Долорес так и не двигалась, даже не моргала. Она словно застыла.

Сталкиваться с домашним насилием всегда очень тяжело. В жертв словно вбито искаженное представление о реальности: они всеми силами защищают своих мучителей, а в остальном мире видят угрозу для себя. И до них часто не удается достучаться, что бы я ни делал. Насильники, которых я никогда не увижу, давно похитили их и увели за собой далеко-далеко.

Долорес откашлялась, и золотая цепочка с кулончиком дрогнула. Я заметил, что кожа под цепочкой покрыта мелкими ссадинами, по форме напоминавшими звенья цепочки. Следы мелькнули лишь на мгновение, но я успел разглядеть синяки на шее – от пальцев, которыми ее душили. Следы были уже едва различимыми, словно следы волка на засохшей грязи. Скоро она закроет их и сделает вид, что ничего не было. Мир не заметит их под высоким воротником блузки или свитера.

– Падая, вы не повредили шею?

Она вновь отрицательно покачала головой. На глазах выступили слезы. Слеза покатилась по отекшему, разбитому лицу, прокладывая путь по фиолетовой скуле. Долорес заметила и быстро смахнула слезу здоровой рукой. Застывшее выражение сменилось чувствами ярости и тоски.

– Ну хорошо, – сказал я. – Я готов. Давайте посмотрим вашу руку.

Она протянула руку и положила ее на столик рядом с лотком. Я осторожно распрямил руку и начал разбинтовывать. Медики скорой отлично выполнили свою работу: повязка остановила кровотечение. Я разматывал виток за витком, ожидая появления раны. Сняв бинты, я увидел, что ногти на указательном, среднем и безымянном пальцах повреждены, почти сорваны. У кого-то в этом городе остались три глубокие царапины на лице.

Последние несколько витков повязки присохли к ране. Я снимал бинты, и Долорес болезненно морщилась. Вся манипуляция заняла у меня не больше минуты, но я очень старался не причинять ей лишней боли.

Разрез оказался идеально прямым, почти хирургическим. Он тянулся по всему предплечью, рассекая пополам татуировку в форме сердца. Имя «Рикардо» в центре татуировки тоже разделилось пополам – «Рик» и «ардо» в дюйме друг от друга. Края раны были слишком гладкими, слишком идеальными. Это можно было сделать только одним способом – передо мной была ножевая рана. Кто-то пытался убить Долорес.

– На что вы упали?

– На землю, – рассеянно ответила она.

Я кивнул.

Я взял десятимиллилитровый шприц с большой иглой, погрузил его во флакон лидокаина, перевернул флакон и набрал прозрачный анестетик.

– Вы собираетесь использовать эту иглу? – с неожиданным интересом спросила Долорес.

– Нет, – ответил я, снимая большую иглу и кидая ее в лоток. – Большой иглой я набираю заморозку. Если взять маленькую, это будет слишком долго – как тянуть холодный молочный коктейль через тонкую соломинку.

Она наблюдала, как я беру тонкую длинную иглу.

– А этой иглой я буду вводить заморозку.

На сей раз у меня была игла чуть толще человеческого волоса. Долорес инстинктивно отдернула руку, прижимая ее к себе. Кровь закапала на ее джинсы, но они и без того были покрыты темно-красными пятнами. Уголки ее рта резко опустились.

– Все в порядке, – спокойно сказал я, опуская иглу, чтобы она ее не видела. – Я буду осторожен. Это совсем не больно. Больно бывает, когда лекарство вводят слишком быстро.

Долорес взглянула на меня, перевела взгляд на зияющую рану на руке, сжала губы и сделала глубокий вдох. Потом она снова положила руку передо мной и отвернулась.

Я поднял шприц, встряхнул его – крохотные пузырьки воздуха поднялись вверх. Я нажал на поршень, и пузырьки исчезли, а в воздух поднялась тонкая струйка жидкости.

– У вас есть аллергия?

Она отрицательно покачала головой.

– Хорошо. Сейчас не шевелитесь и постарайтесь расслабиться. Я не буду ничего делать, не объяснив. Это самое тяжелое – небольшой укол.

Я быстро ввел иглу в рану. Долорес поморщилась, но не дернулась. Я сделал укол. Уколы через кожу болезненны, потому что там проходят нервы. Уколы же прямо в рану переносятся гораздо легче. Я не торопился и вводил лидокаин медленно, чтобы ей было не больно. Долорес откинулась назад, закрыла глаза и немного расслабилась. Все оказалось не так страшно, как она ожидала.

– Ко мне обращались многие женщины, которые падали так же, как и вы…

Долорес фыркнула, открыла глаза и посмотрела на меня, словно не понимая, шучу я или правда ей поверил.

– Вы часто падаете? – спросил я, делая второй укол.

Я видел, что она поняла, о чем я спрашиваю. Какое-то время она молчала, потом ответила тихо, почти шепотом:

– Нет, не так часто, как раньше.

Я ждал.

– Дети расстраиваются, когда я падаю, – быстро добавила она. – Они рассказали своему дяде, и тот положил этому конец. По крайней мере, на время.

Я закончил обезболивание и отложил пустой шприц в лоток. Потом достал несколько больших белых полотенец, скрутил их, велел Долорес поднять руку и подложил валик ей под локоть.

Я взял флакон физраствора с аэрозольным распылителем, перевернул и опрыскал рану, смывая запекшуюся кровь с тканей и краев.

– Сколько у вас детей? – спросил я.

– Трое, – ответила она, глядя на длинную рану на руке.

– У меня тоже – дочь и двое сыновей.

Лицо ее смягчилось, она посмотрела на меня спокойнее.

– Повезло вам, доктор. Хотела бы я иметь дочь. А у меня трое мальчишек. Я их люблю, но все же мне так хочется девочку – с которой можно заниматься всякой милотой. Платьишки, цветочки – ну, вы понимаете. Такое, женское…

Я снова сжал флакон с физраствором, и мы оба посмотрели на миниатюрный дождик над раной. Долорес поежилась, когда холодная жидкость коснулась тканей, но потом поняла, что ничего не чувствует.

– Не больно, – с облегчением вздохнула она.

– И хорошо, – кивнул я.

Физраствор основательно промыл рану. Розовая жидкость текла по руке, оставляя пятна на подложенных салфетках.

– Сколько вашим детям, доктор?