14 июня, в полевых условиях

Дорогая Ильза!

Мы лежим здесь, окруженные лошадьми, гусями, коровами, свиньями и другими домашними животными. Сами мы похожи на верблюдов, навьюченных поклажей. Здесь можно без всяких на то усилий устраивать цирк, где я бы выступал в роли клоуна.

Мы не имеем понятия о том, что происходит в мире. Нам не нужно задаваться вопросом, почему мы ночуем в старых сараях. Все это решают за нас господа: те, что наверху. Я неустанно повторяю про себя: все, что мы здесь делаем, это для вас, прекрасных женщин.

Твое желание навестить меня несбыточно. Мы не имеем права писать о том, где находимся. Кроме того, здесь нет нормальных условий для размещения. Тебе пришлось бы спать на соломе, расстеленной на полу.

«До Рождества не стоит рассчитывать на отпуск», — говорит наш фельдфебель. Вначале нам предстоит выполнить важную задачу. Что еще сказать? Тебе не нравится то, что я отправляюсь в Польшу потому, что там наверняка много насекомых-паразитов. Но могу тебя успокоить. Мы находимся в Восточной Пруссии, а она по-прежнему немецкая. Здесь живописная местность. Когда война закончится, мы с тобой отправимся в путешествие, станем кататься в карете, запряженной лошадьми, и ночевать в старых деревенских гостиницах. Будем надеяться на лучшее.

Самая последняя новость: автор песни «Как прекрасно быть солдатом» доставлен в сумасшедший дом.[9]

Моя дорогая Агнес!

Прекрасно, что свой отпуск ты вновь намерена провести с детьми на Куршской косе на побережье Балтийского моря. Но тебе придется немного повременить с поездкой. Здесь все забито нашими войсками; они расположились в лесах и деревнях, и так вплоть до самой границы. Куршская коса представляет собою сплошной войсковой полигон. Уже несколько недель днем и ночью мимо нашего дома проходят военные колонны, все они следуют лишь в одном направлении — на Восток.

Письмо участкового судьи из Велау своей дочери в Дрезден,

20.06.1941 год

Дорогая мама!

Ну, вот, наконец-то, время ожиданий осталось позади. Пока мы еще находимся в прекрасных восточно-прусских лесах, но теперь уже ненадолго. Ты не представляешь, как я счастлив, что являюсь участником этих великих событий. Кто бы мог подумать, что мы теперь узнаем также и европейский Восток. Я уже начал изучать русский язык.

Письмо юного лейтенанта своей матери в Гамбург,

21.06.1941 год

В апреле наш полк вышел из Касселя, чтобы проследовать за Великой Армией. Довольно весело начали мы этот марш, так как, несмотря на то, что некоторые опасались больше не увидеть Кассель и нашу любимую Вестфалию, а вместо этого полагали найти свое последнее пристанище вдали от родины, тем не менее, никто не мог себе вообразить, какие жуткие картины предстояло нам увидеть в России.

Дневник вестфальца, 1812 год

Июнь — прекрасное время для поездки домой. Уже почти два года носил он серую полевую военную форму. В ней он вдоль и поперек пересек Запад, от Люттиха до пролива Ла-Манш, до Арраса и, в конце концов, до казарм в Метце.

— Да, парня бросает по свету, — говорил всякий раз дедушка Вильгельм, когда приходило письмо из дальних мест. — В Мировую войну мы десять месяцев пролежали в одних и тех же окопах, пересчитывая дождевых червей, а сегодня солдаты едут к Рейну на прогулку.

В то время, как весь поезд спал, он стоял у окна, силился прочитать таблички с названиями городов и сел и старался распознать населенные пункты по церковным башням и аллеям. Его беспокоило то, как его боевые друзья воспримут Восточную Пруссию. Часто они подтрунивали над ним из-за его тягучей и обстоятельной речи. Они спрашивали, появилось ли уже в Восточной Пруссии электричество, действительно ли детей приносят аисты, правда ли, что сразу же за границей Пруссии начинается Сибирь? Когда поезд за Алленштайном вошел на территорию Мазур, Вальтер Пуш приветствовал местность словами: «На самой обочине культуры расположились Мазуры».

Толку было мало, когда он заявил, что девичья фамилия его матери Лангбихлер, и она ведет свой род от жителей Зальцбурга, которые двести лет назад прибыли в Восточную Пруссию в качестве беженцев. Его слова о том, что по отцовской линии Розены являются выходцами из России, еще больше усугубили положение. «Тогда ты наполовину русский!» — стали они смеяться над ним.

Их поездка закончилась в Коршене. Кроме внушительного вокзала, где пересекались несколько железнодорожных путей, ничто на многие километры не напоминало о том, что это в действительности был город. Янош из Гельзенкирхена, страдавший из-за отсутствия женщин и жаловавшийся фельдфебелю, что видел их во время долгого пути лишь из окна поезда, спросил Роберта Розена, может быть, в этой местности все же имеется нечто из женского пола? О существовании какого-либо борделя в Восточной Пруссии тот никогда не слышал. Женщины, которых он знал, работали в огородах и на полях. Они кормили грудью своих детей, раскладывали белье на лугу для отбеливания и заботились о том, чтобы еда была вовремя подана на стол.

В конце вокзала стояли две девушки со светлыми косами и угощали горячим кофе. На привокзальной площади играл военный оркестр, приветствуя наступающий день:

Лесные пташки! Поете вы так чудно,

На родине мы свидимся опять.

— Эту песню исполняли для солдат во время Мировой войны,[10]— со знанием дела сказал Гейнц Годевинд. А Вальтер Пуш припомнил, что песня «Птички в лесу» десятилетиями была вне конкуренции и под ее мелодию он танцевал полонез со своей Ильзой.

Из Коршена они выдвинулись навстречу солнцу, стараясь укрыться от него под сенью молодой листвы древней дубовой аллеи. Лейтенант Хаммерштайн заявил, что эти деревья велел посадить Наполеон. На вопрос, что, к дьяволу, Наполеон делал в этой местности, объяснений не последовало. Лишь Годевинд знал ответ: «То же самое, что и мы».

Они шагали навстречу Мазурской глуши. Так было написано на старых картах местности, а слово «глушь» соответствовало тому, что знали все: на Востоке культура теряется в непроходимых лесах, по ту сторону границы она вообще исчезает бесследно.

По деревням они маршировали в ногу, пели строевые песни местным жителям, стоявшим у обочин дорог, дети махали им руками. Всем было радостно и весело, даже погода была хорошей. Кроны старых дубов дарили пехотинцам прохладу, многие мечтали искупаться в одном из тысячи озер.

На рыночной площади небольшого городка рота устроила привал. Солдаты выстроились в очередь перед трактиром, чтобы купить порцию мороженого за один дитхен.[11]Кроме Роберта Розена никто не знал, что такое «дитхен». Но здесь хоть, по крайней мере, имелись женщины. В длинных черных юбках, в белых платках, повязанных на голову, стояли они у столов и выкрикивали: «Творог, яички, масло луговое». Что касается провизии, то в этом плане ничто не напоминало о войне.